Александр Миронов - Без огня

Мухи осенние Гамсуна —
Бедные слухи.
Вот уж конец ноября,
А все-таки живы, старухи:
Живы и люди, и нелюди – все…
…и мертвяки, что пропали в живом колесе
немощной Клио и хищной, божественной Кали —
как они крутят и вертят
всё то, что мы где-то искали,
шарили – то на свету,
то совсем уж впотьмах —
Иллюминация, свет и божественный взмах!
И слепота наша, мушья, мужчинья,
Старушья – всякая, Мухи!
…А Гамсун, он муху любил,
даже рассказ написал…

Мне было больно раз и два,
Не помню я, когда
Щипцами вырвали мне ухо,
Включили провода
В подводной лодке материнской матки:
Взорвались мы – воспоминанья сладки,
Как никогда:
Кругом вода, вода…
…искрящиеся и немые рыбы,
и я – в их немоте,
кривляясь телом, разумным, безъязыким, онемелым
и восхищаясь миром – Океаном,
Я в Сеть попал……
Какой-то атом бил меня по голове.
Я стал больным и пьяным,
Какой-то торч познал я в Языке
Язычников, язычествующих…
Тогда я написал свой первый стих,
Омывшись в ванне, с душем пополам,
И празднуя свой рукотворный срам.

Ручного сокола пустили,
А оказалось, он больной.
Его вороны исклевали —
Вороны, умницы, ловцы.

А жалко сокола ручного —
Должно быть, Бог и то спомог
Хозяину и труполову
Не зреть, как умирает Бог.

Обращаясь к Вам,
Когда Вы в соборе святого Петра
Ставите свечу,
Подобную мечу язычника Савла,
Такую горячую
И почти что незрячую,
Глазастую как рукотворный огонь,—
Я думаю, бред ли я или конь,
Навек потерявший Вас
Или на время ad infinitum,
И снова к концу….
Что бы ни было обещаю стараться
И крутить в себе смерть,
И к Вам обращаться.

– Луна, ты здесь?
– Я здесь. А кто ты, кто ты?
– Я аббревиатура идиота и – полный нуль.

– Ты в кратерах нелепых пуль,
нелепых душ…
– Я полный нуль , а тот всегда недюж
на выдумки от плюса к отрицанью.
Я в полнолунье всех зову как будто к знанью.
Вот Я, Дитя и мост,
И по мосту навстречу, но – кому?
идет лунатик… Я, дитя,
себя ему продам почти шутя,
а он меня зарежет…
Однако, всё не так —
Меня-себя занежит
В мой лунный кавардак.
– И всё сначала?
– Нет. Какое там начало?
Начало – Солнце – лунное качало —
не умирало бы и не кончало,
но нет надежды.

И снова слышу голоса,
Бормочущие чушь,
Как будто я на полчаса
Попал в объятья душ.
Затискали они меня,
зажали, как в клещах…
Смеются, морды изменя
на рыла – Божий страх!
Спаси нас, белый человек
Под черным колпаком,
Ведь я их знал который век,
Со всеми был знаком…
Якшался запросто, юлил
то в яви, то во сне,
как черный глист среди белил
невнятных, страшных мне.
Я сам художник. Хорошо,
Мне сделали укол.
Я сам – поэт,
Хотя чуть-чуть, ну чуточки, тяжел.
Я сам – артист. Но я, прости,
Совсем не акробат.
Зачем тащить меня? Пусти!
О, в чем я виноват?

– Паранойя, говоришь, паранойя?
А я скажу тебе: и Гегель, и Кант
Параноиками были.
Паранойя – это талант
Организации звездной и человеческой пыли.
И Гитлер был параноик
(С уклоном, правда), и Сталин,
и, конечно, артист-Нерон.
А ты-то сам зачем сюда поставлен,
Собирать таких, как я, вершить свой закон?
Ну и давай без дураков!
Вяжи меня, вяжи!
Я вижу иные, другие
Сужающиеся рубежи.

«Кто он? – спросил китаёза.—
За Джа, за Чай, за Мао?
Чем он дышит – Путиным или смертью?»
Девка Чинь-чинь ему сказала:
«Он – наш, Господин-мандарин, и вы ему верьте.
Я видела, он бомжу-китайцу,
Не то как бы наступил на яйца,
Но даже время спросил по английски:
„Is it time?“ —
Ну, бомжак – наш служак,—
Конечно, плохо ответил ему:
„Time o’clock“»…
«Чинь-чинь, а готовить он умеет, однако,
Из кошек и мрака
Наше новое блюдо „хин-хин-хуй-мерсиви“
Ну, или просто сациви?
«Я не знаю, – Чинь-Чинь сказала,—
Он пьян, как не пьян,
Наш ресторан для него, как сплошной туман
Над вечной рекой Мао-Дэна, бренной рекой,
И вообще, Господи, его упокой».