Александр Миронов - Без огня

Цыган – это еврей на родине.
Еврей – это цыган на родине.
Гуцул – это гуцул в надрыве
Жалейки на турецкой ниве.

Китайская императрица
Железная была царица,
Носила ногти длинные по пояс,
К войне жестокой исподволь готовясь.

Вобще-то все всегда едино,
Но Марко Поло видел ассасина,
И кто-то в поле оседлал Пегаса,
Ведя бразду и восклицая: «Асса!»

Откуда ни возьмись тут Фридрих Ницше,
Он плакал, морду лошади лаская лобызал.
Еще какие-то пришли – их тыщи, тыщи! —
Да это скифы, Блок их так назвал.

«Живи, живи хотя бы четверть века»,—
Сказал калеке муж ее калека.
Ночь. Улица. Пиздец. Фонарь. Аптека.
«Пожалуйста, настоечку овса!»

слышу грай вороний птичий хор
скоро лист появится первый лист

первый президент был дирижер
а второй как есть каратист

дарит патриарху букет
этакий салат из цветов

на другой картинке он так мил
руки как католик сложил

двое благочинных за ним
наблюдают он недвижим

в позе каратиста застыл

день Рождения прошел так тяжело
подарили мне чудесный телевизор
ах но лучше бы гусиное перо
да к тому ж еще листочка три верже
белый ляпис чтоб замазывать ошибки
напоследок белый белый шум

пушкин-кукушкин, где Вы и где Вы?
Там, где плодятся облакодевы.
Вот приземлился Ваш самолет…
Полный вперед – ау, ау, ау! – полный!..
Волны под Вами – о, нелюдимо! —
это Марина. Было бы мимо
всех Ваших горестей, страстей, затей…
Господи, убереги ее от смертей.
Пусть моя жизнь ничего не значит,
было бы ей инако, иначе.
Ну, инокиня, ну, икона —
а Кто и где Вы?
Там, где плодятся облакодевы,
и Вы среди них Беатриче-Петрарка
(странная, должно быть, помарка),
небо летит. Океан. Много дичи.
Вы не простите меня, Беатриче?

Окаянная жизнь. Вся душа окаянная,
то железная – вкось, то совсем деревянная.
Богомерзкий алтарь: кто по что, я – по дрянь свою
жлоблюсь или стою – на кресте и – по дрянь свою.

Мерзью выщерблен рот: где клыки мои, Дракула?
В честь каких же забот суждено мне так наголо
сесть на кол господарев? Прости, деревянная
моя жизнь, мой Господь. И совсем окаянная…

Серафиме, отче с медвежонком,
Купи, купи меня цирка ради,
Ради Элис, Нилуса и Николи,
И Алеши в кровавой его простынке.
Серафиме, отче, Апостола Муравьева
Казни еще раз – пусть два раза падает в яму
Ради Элис, меня и Господа с медвежонком.
Я – твое Боголюбие, отче, прости медведя:
Пусть зовут меня Гришей, но дай мне пищу!

Ах, куда меня завела фантазия?
Лево право не знает. Европа – Азию.
Запад клонит к Востоку, Восток льнет к Западу.
Ну, а божьему току – давно все западло,
Западлó, говорят.

Я закольцован и недаром
Ношу колечко с синим камнем
Сапфирное, не золотое
И в церкви купленное мною.
Солдатик подсказал: «На память
Купите женское колечко
Да и носите на здоровье».
Была зима. Жена болела.
Любовь моя была в больнице
(Да не жена, а та, другая…).
Я в церковь приходил и ставил
Одну свечу Пантелеймону,
Другую Мирону святому,
Я иногда их просто путал.
Так лики были их похожи
(Не лица их – святые лики!).
Но как солдатик угадал
Кого люблю я? Эх, солдатик,
Тебя бы полюбил да поздно.
Купил тебя бы за полтинник
Да не рублей, а просто евро.
Ах, как все просто, просто, просто!
Вся жизнь как presto пред Престолом,
А все же лучше член сосать,
Чем погибать в Афганистане
Или в Чечне, но много лучше
Грудь женская и млеко Млечных
Путей туда, туда – обратно:
К родному сестринскому сердцу
И в одиночество. О Боже!
О, Боже, как мы одиноки!
Любой из нас. Любой. Любая.
В Марселе Габриэль Марсель
И Пруст Марсель в Париже.
В Париже Беккет Самюэль,
Сэм Беккет. Он пожиже,
Чем Джойс, но тот его любил;
Ведь так был одинок
В Ирландии своей!
Поедем на Восток с Агатой Кристи.
Немцы, немцы, немцы
Шагают по Монмартру
Нога к ноге и сапоги блестят,
Хоть сшиты не из человечьей кожи.
Из той прилично делать абажуры.
Вот, псы! Их пёсья кровь теперь во мне.
Я чувствую себя как жид в родной стране
И без альтернатив. О, Русь! О, росс!
Когда-то и мороз был настоящим,
Он гнал французов прочь
И немцев изморил под Сталинградом.
А нынче грязь и слякоть, мокрота
И сопли распустили все.
Вот мальчик. Он стоит в дверях,
Запутавшись в соплях.
Опять двойка, опять двойка, всегда двойка!
Русь! Где наша лихая сквозная тройка?
Сломалось колесо? Вот как наколбасили!
Пришел Василий, починил да все испортил
И бричка села в грязь. Во, блядь, Россия!
Во, тараканья Русь! Тарелки для клопов
Поставлены в изножие кровати.
О, Боже, я тащусь, хотя я не Кюстин
Маркиз де Помпадур, не госпожа Жанлис,
Которая лицо там щупала кому-то
И, вдруг отдернув руки с отвращеньем
И носа не найдя между щеками,
Подумала: «Да это ж Анус, Анус!»