Бахыт Кенжеев - Сообщение

В глубине песка обитают рачки и морские блохи,
У него дела неплохи,
А в море курортном рыбьи ахи да осьминожьи вздохи,
Предчувствие – вы почти угадали – ухи.

Недоучившийся доктор Коля, источник ума, мирового горя,
И восторга, видит живую самку в синем купальнике. Вот она,
Потряхивая молочными железами, залезает в густое море,
Ловит губами медузу, смеется, похотлива и холодна.

Медуза щупальцами машет,
Не жнет, не сеет, и не пашет.
И самка тоже хороша —
Смешна, как грешная душа.

А что же Коля? Он в театре,
Как все товарищи твои,
Где сходит гибель к Клеопатре
В порядке яда и змеи.

Была – царица, стала – просо.
Великий Коля смотрит косо.
Суха чернильница его.
А небо синее над нами
Гремит ночными орденами,
Не обещая ничего.

…а снег взмывает, тая, такой простой на вид.
До самого Китая он, верно, долетит.

Там музыка, и танцы, и акварельный сад.
Там добрые китайцы на веточках сидят.

Метель ли завывает, взрывается звезда —
воркуют, не свивают надежного гнезда.

Под снегом гнутся ветки, уходит жизнь, ворча.
Фарфоровые предки, безмолвная свеча.

Крестьянин душит волка. Дрофу чиновник ест.
Должно быть, столько шелка в сугробах этих мест…

Я забыл о душе-сведенборге
и костюмчик домашний надел
в рассуждении влажной уборки
и других обязательных дел.

Ведь не зря меня мама учила,
и не зря продолжает жена
уверять, что словесная сила
в наши дни не особо нужна

ни в быту, ни на празднике кротком.
В ветках сакуры розовый дым.
Молча пьем мы лимонную водку,
молча ужин нелегкий едим.

Даже господу строя гримасы
в антраша, словно грузный Антей,
человек изготовлен из мяса
и довольно непрочных костей.
Не алкай же возвышенной пищи,
Позаботься-ка лучше о том,
чтобы пыль не летала в жилище,
не томился носок под столом.

Голубые чашки – щелкнешь, запоют.
Добрые букашки чай с вареньем пьют.
Шесть глубоких плошек, самовар с трубой.
Блюдечки в горошек бледно-голубой.

Дачное, сосновое, влажный шум травы.
Кто-то ест вишневое, кто-то – из айвы,
из айвы с корицею, и с гвоздикой, да.
Девы белолицые, дамы, господа,

молодые нытики с кукишем в кармане.
Кто-то о политике, кто-то о романе
пожилого гения. Вечер удался.
В светлом настроении вся компания, вся

жизнь, плетни да сплетни, да чуть-чуть покоя…
Все одеты в летнее, светлое такое…

Кружится спутник в небе чистом,
жужжит машина у стены,
как бы естественная пристань
его осмысленной волны,
а за машиною поклонник
одной бесхитростной игры,
не той, в которой ферзь и слоник,
но той, где быстрые шары,
спускаясь желобом покатым,
стучат, круглы и велики,
рассыпанные по квадратам
воображаемой доски,

и, простодушному на радость,
как только кликаешь на них,
вдруг вспыхивают, растворяясь
в снах, в переулках золотых,
там, где, увы, обрюзгло сердце,
где лень дышать, где все путем:
Шекспир в могиле, а Проперций
в чистилище. Сухим листом
летит письмо в эфире тонком,
сквозь космос, выдутый насквозь,
поскольку каждый был ребенком,
поскольку время пронеслось

так быстро, что пожать плечами —
все, что осталось. «Исчезай, —
игрок лепечет без печали, —
мой шар, пропащий мой, прощай,
не обессудь».
А вот и почта.
Она пришла на радость нам.
Проверим, хмыкнем – как нарочно —
все, как и ожидалось, спам.
Виагра, порно, лотереи
фальшивые. Но мы хитрее —
Бог с ним, с компьютером. Заснем,
сопя. Подумаешь, бином

Невтона. Спели, отыграли.
Твердеют звезды января,
и зеркало в дубовой раме
горит, мерцая и царя.
Ртуть, друг мой, ужаса не знает,
у серебра пощады нет —
лишь равнодушно отражают
слепящий свет.

И получатель слов случайных
уже зевает перед сном,
и режет хлеб, и ставит чайник,
любуясь газовым огнем.

…и здесь, благословенная богами,
цвела империя, где правил раб и льстец.
Обогащались, важничали, лгали,
не плакали – и вышли наконец