Новелла Матвеева - Мой караван. Избранные стихотворения (сборник)

Жужжит и жалит слава, как пчела:
С ней сладкий мёд, с ней – горькая отрава,
Но яд целебный лучше выпить, право,
Чем сахарного вылепить осла!

И слово-то какое! Аллилуйя,
Осанна… И кому? Себе самим?
Как будто пятку идола целую!
(Не чьим-то ртом, а собственным своим!)

Не славлю даже славного. А то ведь –
Устану славить – стану славословить.

Шекспир и Шакспер. Это ж два лица!
Два тезки! Два почти-однофамильца!
А кто-то, между ними всунув рыльце,
Перемешал их судьбы до конца.

Покуда Шакспер в стратфордских судах
Судился из-за солода в галлонах, –
Шекспир блистал в театрах и салонах,
Быть может, Лондона не покидав.

Уходит Шакспер, завещая детям
Дом. А жене – «вторую койку». Но
Шекспир здоров. (Ведь только в двадцать третьем
Друзьям – его оплакать суждено!)
– А что так странен бюст и стих надгробный?
– Злых пращуров спроси, потомок злобный!
(1990‑е годы)

Бен Джонсон (помните?) лишь только
в двадцать третьем
С великим Лебедем простился. Сбился в счете?
Неужто Лебедя отлет чудак заметил…
Лишь через девять лет – по Лебедя отлёте?!

О! Современникам видней – когда азарта
Стихов божественных раскат остановился;
Ведь в двадцать третьем-то и фолио явился,
(Быть может, странный еще при жизни барда).

Кто ж так перемешал и так запутал строки?
Не тот ли, – благостный, но к Мастеру
жестокий
Отряд колбасников (которому едино –
Существовал ли он на свете – вообще-то)?
Не тот ли, кто саму бессмертие Поэта
Задуть надеялся, как лампу Аладдина?

От многоведа я узнала вдруг,
Что в мире всё так и должно быть: мелко!
И что Шекспир – подделка, ловкий трюк!
А почему не ты, а он – подделка?

Не отсылай к «источникам», отнюдь
Не самым чистым! Можешь не стараться:
Пойду ль я, выйду ль я в далёкий путь,
Чтобы вранья старинного набраться?

К чему искать мне этот вид добра
В глуши веков? За милей милю мерять?
Когда я лжи, придуманной вчера,
Имею все возможности поверить?

Слыхав, как люди прямо с места врут,
За ложью вдаль пускаться – лишний труд!

Когда почиют, грешный мир отринув,
Монархи, вознесённые судьбой,
Нам остаются кости властелинов:
Бездушный прах, такой же, как любой.

Покуда мир становится товаром
Других купцов, какие понаглей,
Благодаря – фактически! – фиглярам
Мы (если помним) – помним королей.

По милости бродячего актёра
О давнем веке столько разговора,
Что в тьме времён теперь светло, как днём!

Клянусь Шекспиром и Елизаветой:
Не он писал при королеве этой,
А королева правила – при нём.

Тот век, по нашему сужденью,
Красно-зелёной был морковью:
Ботва взлетала к Возрожденью,
А корень пёр к Средневековью,

Страшась расстаться с ним; оставить
В нём то, что многим кайф сулило…
Средневековье никогда ведь
И никуда не уходило!

Покуда Подвиг, Труд, Веселье
Земной поверхностью владели,
Оно сползало в подземелья,
На срок (примерно в полнедели).

И, зацепив петлёй за шпору,
Прохожих втаскивало в нору…

«Я потерял в один и тот же час
И жизнь, и королеву, и венец!»
Сказать одну такую фразу враз
Уже огромно! Изнутри колец

Космических восходит эта Роль,
Могущественней делаясь втройне,
Когда прошепчет призрачный Король:
«Прощай, прощай и помни обо мне!»

Кто ж помнит голос чести? Дружит с ним?
Кто совести гражданской слышит зов?
Как видно, слух наш – не для голосов,
Раз мы считаем страшное – смешным!

Раз мы согласны, чтобы мир забыл
О призраках, встающих из могил!

Злом чаша преисполнилась. Полно
Обманутых и требующих мщенья.
Не казнено, однако ж, казино.
И Дом Веселья вновь обрёл прощенье.