Новелла Матвеева - Мой караван. Избранные стихотворения (сборник)

Все войны – это войны
за пространство.
Мороз бывает лютым чересчур,
Но ханство не затем идёт на ханство,
Чтоб захватить побольше тёплых шкур;
Все войны – это войны
за ПРОСТРАНСТВО.
Вот хворость, от которой нет микстур.

Разбойник зрит сокровище – в комплекте
С пространствами, способными прельстить;
Зачем стяжать и грабить, коли негде
Награбленное будет разместить?
Тот бедствует, а тот – живёт богато,
Ан – места и ему недостаёт.
Но не дари ему под виллу пла́то;
Общенародны клёны, дуб и мята…
Знай: лишь дурак пространства раздаёт!

Когда наглец тайгу соседям дарит,
Мы праведного ждём кого-нибудь,
Кто по когтям предателя ударит!..
(Эх! Мы-то безоружны! Вот в чём суть!)
Но Завтайгой – за вклад его тяжёлый –
Не обзывай «слугою двух господ»:
Он служит одному. Зато – чужому.
(Дать орден за Дальстроя остов голый?
Дашь Крест, – а он своих на нём распнёт!)

Все войны – это войны за пространство.
Вор хочет войн. Он ищет как-нибудь
С Китаем нашу Родину столкнуть:
Мол, я-то – что! Но русское тиранство
Препятствует раздаче Гор и Вод,
Влиянья, Расстоянья и Продукта.
Безумен – у него на поводу кто!
И лишь дурак – пространство отдаёт!
За что б ни отдал (за гроши? За ласку?)
Кому б ни продал (Ироду? Куме?), –
Лишь слабоумный мог отдать Аляску!
(Хоть наша речь не только об уме.)
Не слишком чист – кто хвалит супостата.
Не слишком здрав – кто редко слёзы льёт.
Не слишком мудр – кто расточает злато.
Но ЛИШЬ ДУРАК пространство раздаёт!

Странно! Неужто какие-то хваты
Мир проиграют в лото?
По Достоевскому – ВСЕ виноваты,
А по Толстому – НИКТО.

Нам же сдаётся (столпы дорогие,
Классика, не обессудь!),
Что виноваты одни. А другие –
Не виноваты ничуть.

Нам завещал Спаситель «быть как дети»,
Одно с тех пор нам удалось на свете:
От образца отделаться; добиться,
Чтоб… сами дети – не были «как дети»!

По клетке, шкафами задвинутой,
Где книги в пыли вековой,
Взъерошенный, всеми покинутый,
Он бегает вниз головой.

Чудак с потускневшими перьями!
Чудит, а под веками – грусть.
Язык истреблённого племени
Он знает почти наизусть.

Язык, за которым учёные
Спускаются в недра веков,
Где спят города, занесённые
Золой раскалённых песков…

Язык, что плетьми виноградными
Петляет по плитам гробниц
И хвостиками непонятными
Виляет с разбитых таблиц.

Прекрасный язык – но забылся он,
Забылся, навеки уснув.
Огромный – но весь поместился он,
Как семечко, в маленький клюв.

Привык попугай разбазаривать
Бесценную ношу в тоске,
С собою самим разговаривать
На умершем языке,

В кольце кувыркаться стремительно,
Вниманья не видя ни в ком,
И сверху глядеть
Снисходительно,
Когда назовут дураком.

Перед неграмотным блеск знаний обнаружить –
Вот грех! Божиться грех. Но грех божбу и слушать.
Грех клясться клятвою! (Особенно тогда,
Когда заранее решил её нарушить!)

Боюсь совершенства, боюсь мастерства,
Своей же вершины боюсь безотчётно;
Там снег, там уже замерзают слова
И снова в долины сошли бы охотно.

Гнетёт меня ровный томительный свет
Того поэтического Арарата,
Откуда и кверху пути уже нет,
И вниз уже больше не будет возврата.

Но мне в утешенье сказали вчера,
Что нет на земле совершенства. И что же?
Мне надо бы радостно крикнуть: «Ура!» –
А я сокрушенно подумала: «Боже!»

Набрела на правильную строчку
(Как бывало иногда),
Но дала ей – в записи – отсрочку
И – опять забыла! Не беда:

Может статься, в странах неоткрытых
Всё равно найдётся место ей
Где-то там – среди людей забытых,
Дел забытых и забытых дней.

Поэт и слава – нет опасней сплава.
Не в пользу лбам название чела.
И часто, часто – чуть приходит слава –
Уходит то, за что она пришла.