Михаил Шустерман - Избранное. Том 2

Мои наручники откроет симбиоз.
За тёплый угол не придётся драться.
Мир, что в дерьмо своё по шею врос,
Спасает диалог цивилизаций.

Честь, в межреберье, лезвием ножа
Проткнёт достоинство зверушки социальной.
Придёт закон, уж не забор – межа,
И счастье, словно грех, пребудет свальным.

О Господи! Кому мне быть своим
По признаку прозренья и зачатья?
Чьего отечества тюремный слаще дым,
Где бродят мои истинные братья?

Где ждёт меня прощенье за грехи,
Где вдох последний будет признан горем?
Какой язык вберёт мои стихи
В метафоричном сленге аллегорий?

Чей Б-г сильнее, если он один,
Где больше платят слабым и никчёмным?
Где равно счастлив раб и господин
И неортодоксальны теоремы…

Чей диалог – он пастбище идей,
Балет изящных встречных пониманий?
Патрицианский форум сверхлюдей,
Премудрых пескарей и их пираний…

Что может сблизить вечность пирамид
И групповой восторг всемирной бойни?
Где вымолил гражданство Вечный жид,
И где воскрес замученный покойник?

Я плачу над собой, ещё живым,
Который до рожденья принял Б-га.
И в мыслях, что обмениваюсь с Ним,
Надеюсь на подобье диалога.

Да, я не Рюрик по лицу…
По Золотому по кольцу
Как исторический этруск,
Беру я с Блоком в жёны Русь.

Пусть невзаимно холодна,
Пусть серая, пускай стена…
Зато язык творит такое —
На чём стою и сколько стою.

Во мне бессмысленны доктрины,
Черны витрины и картины,
Я чую правду: все помрём,
И не хрен рыть под фонарём.

Я не поэт, насильник чести,
И не сидится мне на месте —
С избытком задаю я жару
Всем обтатаренным хазарам.

И в гуще отрицаний прочих,
Отрину всех, на них охочих.
Ведь жизнь – говно, и смрад её
Определяет жадовьё.

С их помазанием и мирром
Ты не закроешь мира дыры.
Я всей поэзией моей
Не уважаю жидовей.

Ведь, если русский просто быдло,
То жидовин – его повидло.
Коль русака немного сжать —
Он начинает вылезать.

В своей поэзии высокой,
Из них выжамкиваю соки.
И их шумерские истоки,
И небиблейские пороки.

Всё влезет в жерло мясорубки,
Леса годятся для порубки…
И, доворачивая ручку,
Я собираю мысли в кучку.

И всё выходит очень просто,
Жизнь – от рожденья до погоста,
И со словами и без слов,
Вся – от жирка и до мослов,

В ней истина одна и та же:
Что правды нет – а есть погаже,
Что есть жады и в каждом жаде
Нам что-то, или кто-то, гадит.

То срёт в культуре, то в науке,
А то – в твоём нерусском внуке.
Порой – в словесности российской,
Всегда – обрезанною писькой.

А их жадовская деньга —
И зелена, и дорога.
Я своим взглядом – мир объемлю!
За нашу правду жру я землю.

Пускай разделятся навек:
Там жидовин, здесь – человек.
А между ними полукровки
Снуют, как божий коровки.

Я – за российскую бузу
Я – за оплату и пайцзу
За толерантность несвободы
И за естественные роды.

И в жопу ЛГБДТ,
Их НТВ и ОРТ.
Они ж, мля, эти супостаты,
И все нахальны, и пейсаты.

Ещё чуть-чуть загнуть носяры —
И натуральные жидяры.
Им мало спёртого по блату
В степях арабских каганата.

Нет, на российские просторы
Нацелились, жуки и воры.
Ну, мы вас встретим в полный рост,
И приготовим ходоркост.

Мы вам пообрезаем жалы
И всех отправим за Уралы.
Я, как прозаик и поэт,
Осознаю теченье лет.

Я вам открою свой завет:
Всяк жад хорош, когда скелет.
И неча скалить рот, балды,
Послушайте меня, жады,

Святая Русь – лишь русских мать, —
Чтоб их любить и их имать.
И если вы о ней скулите,
То не на русском – на иврите.

Сыны по матери, по русской —
Родные норды и этруски,
Плюс скифы, викинги и чудь,
И позабытый кто-нибудь —

Привет – на этом я кончаю.
И вместо кофе пью я чаю.
Я сам шуткую, сам быкую,
Когда смиряюсь, то бунтую.

Побрившись бритвою Оккама,
Себе отрыл в России яму.
А там – молчание ягнят.
Мне даже снизу не стучат.