Сергей Ильин - Тонкий холод. Книга баллад

И там перемены схожи
со сменой ночей и дней:
людям понять это трудно,
птицам еще трудней.

Что же до саги с ковчегом,
здесь сработала честь:
ведь Ною втайне хотелось
голубя предпочесть.

Ворон и дерзок и черен,
голубь смирен и бел —
один другого от светлых
и отстранил от дел.

Хотя и по доброй воле:
ворон не против был,
и клюв совать во все дыры
пыл его поостыл.

И то сказать – побегушкой
столь непохожих сил:
то есть небесных и адских
издавна он прослыл.

И нашим и вашим спляшем:
славы большой тут нет!
для ворона оба мира —
в картах двойной валет.

Может, меж светом и тьмою
он устал выбирать —
но тогда что остается?
птицей простою стать.

Да он и сам понимает:
что от его услуг?
не враг он суетным людям,
также он им не друг.

Да, славное было время —
ворон не мог молчать,
и свой уникальный опыт
людям мнил передать.

Теперь времена другие:
мир пленил интернет —
для всех запредельных истин
он как бронежилет.

Как информацию ищут
люди ночи и дни,
так ворон в поисках пищи —
снова равны они!

И зрит на прохожих ворон
черным своим глазком,
внутреннего превосходства
не находя ни в ком.

Я этот взгляд характерный
часто в зверях встречал —
как будто вопрос в нем к людям
вечный снова звучал.

Но смертные люди не в силах
дать ответ на него —
если ж ответ невозможен,
молчать лучше всего.

Или беседа на равных —
этот мне ближе путь:
всегда поболтать стараюсь
с ними о чем-нибудь.

Люблю осторожный отклик
их на мои слова,
поскольку в нем нет и близко
нашего шутовства.

Как вещи, звери серьезны:
так серьезен лишь бог, —
понять их тайную близость
ворон мне и помог.

Спасибо, вещая птица!
вот, значит, нынче как:
окольными лишь путями
свет разгоняет мрак.

Великое сделав дело,
свой на мне дерзкий взгляд
попридержал чуть-чуть ворон:
был он как будто рад.

Общенье наше обоим
видно, в жилу пошло:
помог и ему я вспомнить
старое ремесло.

Взаимная благодарность
будет отныне нас
связывать: правда, надолго
или только на час?

Обе нам альтернативы
будет легко принять,
ибо друг друга сумели
мы до конца понять.

Как и феномен любой, относительна всякая святость.
Степень здесь очень важна, в какой мы над природой своей
не упраздняя ее приподняться естественно можем.
Так что кому не дано сил, чтоб подвиг духовный свершить,
но кто свершает его – каким образом, нам непонятно
в наших бывает глазах предпочтительней даже того,
кто совершенен во всем по причине природы счастливой:
то есть в ком низшего нет и кому неизвестна нужда
к высшему сердцем стремясь, себя вечно тащить из болота,
за уши больно схватив. Потому в ядовитой змее,
что, хомячка получив в своей клетке однажды стеклянной,
чтобы всего только жить – вегетариев нет среди змей —
вместо того чтобы съесть, завела с ним престранную дружбу —
так что и ныне они вместе рядышком мирно живут, —
да, в этой самой змее – справедливости ради единой —
святость должны мы признать, не копаясь в мотивах иных.
Ибо копаться в душе даже светочей самых великих
есть неоправданный риск: там найдем мы чудовищ таких,
что и в морской глубине не так часто, быть может, и встретишь.
Ну, а поскольку пример хомячка с дружелюбной змеей
не единичен отнюдь: много случаев слишком подобных! —
мир нам природы милей недоступной когорты святых.
Также балладу мою о Приятелях Двух Закадычных
коротко, но посетил вышеназванный вечный сюжет:
в мире природы – в саду под высоким раскидистым кленом
ангел с химерой нашли – не впервые ли? – общий язык.
То же сказал и Будда: человек, если он – просветленный,
выше намного голов даже самых высоких богов.

Чудная есть в этом мире страна —
родственна с раем библейским она.

Край тот блаженный зовется Таиланд:
ценностей древних надежный гарант.

Только под солнцем бродя той страны
сделался вхож я в буддийские сны

собственному вопреки существу:
не в сновидениях, а наяву.