Сергей Ильин - Тонкий холод. Книга баллад

По гороскопу она – Скорпион:
тот, кто в своей правоте убежден

ныне и присно, во веки веков, —
вот ведь у тещи характер каков!

И потому – как внимательный зять
должен я с грустным лицом ей сказать,

что вот опять, мол, ошиблась она.
В краску тотчас, как от рюмки вина,

мой возмущенный войдет визави:
даже давленье подскочит в крови.

Станет немножко неловко и мне:
что же я так бессердечен к родне?

Снова я к теще моей подойду —
с нею другой разговор заведу.

Будем о дочках ее говорить,
и – как непросто ей было прожить

жизнь, что нелегкой, но славной была:
все в ней припомнить она бы могла,

с Фаустом вместе сказав: «Хороша
жизнь, ибо в каждом мгновеньи – душа».

Все бы я дал, чтобы то же сказать
мог и о жизни своей ее зять.

Средь нас были странные дети,
что в детстве хотели остаться, —
и вздумали помыслы эти,
как в сказке, от них отделяться.

Им грустно казалось смириться
с серьезностью будней житейских —
куда как приятней резвиться
в привольных полях Елисейских!

Там демоны, люди и боги
танцуют, играют на флейте,
а здесь мамы с папами строги,
как будто и не были дети.

Там нет ни рожденья, ни смерти,
там жители в юность одеты,
и даже заядлые черти
сияют там радостным светом.

И как под удобным предлогом
спектакль покидают в антракте,
покинули мир – но пред богом
предстали в решающем акте.

И что же: похожим на хохот
сквозь щель в преисподнюю дверцы,
а может на ангельский шепот,
идущий от самого сердца,

сказал им таинственный Голос:
«Я в лоно Мое не приемлю
до срока не вызревший колос:
вернитесь на грешную землю

и снова живите, как дети,
хоть облик и будет ваш жуток,
не ангелам быть же в ответе
за ваш неразумный поступок!

Я сделаю смерть недоступной
для вашего малого роста —
но с жизнью, как страсть, неотступной,
бороться вам будет непросто!

Идите и сказку верните
душою черствеющим людям,
и жертву собой принесите:
за это мы вас и рассудим».

Изрек – и вот бывшие дети,
что мило под солнцем резвились,
в невиданных прежде на свете
волшебных существ превратились,

и – гномами разными стали,
и так же, как люди, старели,
и жить, вероятно, устали,
но смерти найти не умели.

Лишь ножкой стучали о ножку,
да глазками злобно косили,
когда мимо них по дорожке
людей на плечах проносили.

И глядя с враждой безыскусной
на бледную в лицах их краску,
все думали с завистью грустной,
что скрылись те в лучшую сказку.

Она остановилась посреди моста,
меня обнюхивая робко, но и страстно,
возбуждена струной от носа до хвоста:
хозяин ей издалека кричал напрасно.

По существу и я весьма доволен был,
играя где-то роль востребованной вещи, —
к мирам иным в душе разыгрывая пыл,
самим себе же втайне мы и рукоплещем.

Я думаю, что в нас чужой собачий взгляд
начало сверхприродное разнюхать хочет, —
метафизически сомнительный обряд,
зато он наше самолюбие щекочет!

Подозревает верно этот славный пес
шанс в людях над своей возвыситься природой, —
но прежде разрешить они должны вопрос,
что нужно понимать под дьявольской породой.

Да, змей библейский здесь имеется в виду,
а также женщина, и рай, и близость бога, —
они стояли и стоят в одном ряду
как стражи вечные заветного порога.

Все дело в том, что тишину, покой и свет —
тройное рая неотъемлемое свойство —
осиливает в нас, как книгу интернет,
по поводу чужого пола беспокойство.

Оно как было, так и есть тот самый змей,
но жить не может без него любовь земная,
и все же… все же, друг, их связь ты не посмей
назвать реальностью как такового рая.

Животным чужды тишина, покой и свет,
а вот изнанку змея знает и собака, —
нет, все-таки каков божественный сюжет:
а что как человек и поведет ее из мрака?

Увы! как бы возвышен неба ни был вид,
его в мужчине облик женщины осилит, —
не всякой, правда, но лишь той, что пробудит
в нем змея, а вот тот его и обескрылит.