Сергей Ильин - Тонкий холод. Книга баллад

В море случайно уроненный ключ
высветит так вдруг полуденный луч.

Ключ тот на дне нам вовек не забыть:
что как он может шкатулку открыть?

Много в шкатулке той чудных вещей —
но скрыл шкатулку песок, как Кощей.

Ключ лишь на илистом камне блестит —
сердце при виде его в нас теснит.

Снова по жизни подводит стезя
к миру, в который вернуться нельзя.

Два в ситуации этой пути:
но по которому лучше пойти?

Можно из моря тот ключик достать,
да заодно и ларец поискать.

Можно, к нему повернувшись спиной,
молча проститься с морской глубиной.

Пусть в первом выборе бездна пуант,
мне лично ближе второй вариант.

Горько – не правда ли – осознавать,
что дверцу в детство должны открывать

мы ключом памяти? больше никак…
но раздражителен этот пустяк.

Память – не жизнь, как не свет один луч:
выброшу в море я памяти ключ.

Пусть со шкатулкой на дне он лежит
и – морю синему принадлежит.

И разве только простудный недуг —
с давних времен неразлучный мой друг —

коротко снова меня посетив —
чтоб убедиться, что я еще жив —

дверцу ко дням моим лучшим, былым
мне приоткроет ключом запасным.

Молодости человек так не рад,
как ему страшен под старость распад

тела, как храма бессмертной души.
И вот тогда все средства хороши,

чтобы прочувствовать тела распад
так, словно ты ему чуточку – рад.

Я это в точности мог наблюдать,
видя, как возраст стал маме под стать.

В зеркале взгляды однажды сошлись
наши, читатель, теперь – улыбнись:

жизни пошло ей на пользу бардо —
общность явилась с Марлоном Брандо.

Прежде и мысли о сходстве таком
быть не могло – никогда и ни в ком.

Мама моя патриоткой была.
Также работницей славной слыла.

Много имела хороших подруг.
Узок был, правда, семьи ее круг.

Муж – и отец мой – ушел из семьи.
С ним и все братья и сестры мои:

их – нерожденных – прикончил развод.
Крепче семьи оказался завод,

ибо отец приучился там пить.
Многих непьющих он смог пережить.

Мама иную имела мечту,
видя предельную в ней красоту:

жить в центре города – и только там
фору легко даст всем прочим мечтам.

Каждый, кто вырос в родимом совке,
знает об этом жилом тупике.

Видел я часто – пока не подрос —
скольких испортил квартирный вопрос.

Только покинув родную страну,
смог подарить я вторую весну

маме, свершив нелегальный обмен, —
и как бы крошечный стал супермен.

Но – шутки в сторону, а без меня
мама жила б до последнего дня

в дачной окраине, где так хорош
воздух, который она ни во грош

ставить упорно не склонна была,
и – девяносто с лихвой прожила.

Я же давно на чужбине живу
и – второй родиной землю зову,

где родился – в городке Эйзенах —
он – «мое все». Кто? Конечно же, Бах.

Не удосужилась мама моя
съездить туда, где с семьей живу я,

втайне желая понравиться тем,
кто с перестройкой давно стал никем.

Да, изменилась Россия-страна,
но диссонансом, как прежде, сильна.

Режет контраст нестерпимо нам слух:
это и есть сокровенный наш дух.

Подвиг великий нам легче свершить,
чем в тишине и достоинстве жить.

И не усвоим мы западный свет,
ибо у нас чести в мелочи нет.

Может, конечно, с другой стороны
не понимаем родной мы страны:

так, как состарилась мама моя,
вряд ли сумею состариться я.

Что тогда проку от мыслей моих,
если мне трудно достоинство их

чуждых распаду чертами лица,
точно печатью, скрепить до конца?

Снова смотрю я на маму мою:
родины автопортрет узнаю.

Тех, разумеется, сталинских лет:
много в них мрака, но есть в них и свет.