Сергей Ильин - Тонкий холод. Книга баллад

Где были листья, нынче небо —
какой пронзительный простор!
лекарство он или плацебо?
нам страшно небо без опор.

Но и в квартире стало тише:
за нами смотрят втихоря
все наши вещи, точно свыше,
нам ничего не говоря.

Как стали мы на них похожи
без повседневной суеты!
пускай их чуточку построже
канон великой простоты.

Все четче наша проступает
биографическая быль:
так время, как с вещей, стирает
с нас несущественного пыль.

И пусть под старость не безбольно
освобождаться от вещей,
мы это делаем невольно:
оно для нас всего важней.

Мы как бы в жертву их приносим
тому, что голая есть суть, —
куда, хоть мы о том не просим,
придется скоро нам шагнуть.

О, этот выбор между небом
и вещью в образе земном!
непросто жить одним лишь хлебом!
еще трудней одним вином.

К вещам относимся мы сами —
с душой и тысячей идей:
одушевленными вещами
назвать приходится людей.

И никакого униженья
здесь даже и в помине нет,
поскольку – в виде утешенья —
такая ж вещь и горний свет.

Да, не без внутреннего спора
найдем мы лучшую из мер
частицу божьего простора
внести в наш узкий интерьер.

Как же тибетская мудрость верна!
всю мою жизнь объясняет она:

точно сорвавшийся с дерева лист,
ветром носимый под шорох и свист,

в этой – одной из ноябрьских ночей:
в красных прожилках, сухой и ничей,

в холоде звонком с подсветкой луны,
где вместо лиц только маски видны,

силы лишенный родимых ветвей,
и не имеющий воли своей,

так что куда бы ему ни упасть,
радость не ждет его, ждет лишь напасть,

страхом гонимый (поскольку лишь страх
одушевляет растительный прах), —

да, точно ветку покинувший лист
(танца предсмертного славный солист),

что, звездной ночи смертельно боясь,
с теплым уютом хоть слабую связь

вещим инстинктом желает найти —
чтоб себя этим от страха спасти —

и, обессиленный, в ночь ноября
падает в призрачный круг фонаря,

где его горькая ждет благодать:
будут его чьи-то ноги топтать

(видно, в подошвах все ж больше тепла,
чем излучает астральная мгла), —

да, точно так, как описанный лист,
чей путь на землю совсем не тернист

(ибо тернистым бывает лишь путь,
но не бывает паденье ничуть), —

сам я мотался в астральных мирах —
шлюпка с веслом в океанских волнах —

будто во сне, без привычных опор,
страшен мне был бесконечный простор!

страшен и в нем ослепительный свет, —
кажется, я и сказал ему: «Нет!»,

выбрав земные опять якоря,
свет за подсветку предав фонаря,

и – в чрево матери снова вошел,
где дисгармонии узел нашел:

узел, пускаясь в сюжетную нить,
недоумения начал плодить, —

их не загладить, они без конца,
не отделить их, как глаз от лица,

от биографии странной моей:
смысла иного не вижу я в ней…

именно так все случилось со мной —
даже представить сценарий другой

я при желании всем не могу:
очень уж крепко засел он в мозгу, —

может быть, если б я преодолел
страх мой – листа – и чуть дольше летел

в сумраке грозном безмерных пространств —
отягащающих душу убранств —

так не наверх, как ни странно, а вниз
тело клонится под тяжестью риз —

и не польстился б на свет фонаря,
крепче ища для себя якоря, —

может, тогда бы другая семья
в лоно свое меня взяла – и я

больше гармонии миру бы дал,
а заодно сам бы меньше страдал…

так ли тибетская мудрость верна?
всю ль мою жизнь объясняет она?

точно ль, как осенью сорванный лист,
кармы маршрутов извечный турист,

я по астральным мотался мирам?..
веря всем этим прекрасным словам,

я отношу их к своей лишь судьбе
и не могу говорить о тебе:

ты ж, мой читатель, решай для себя,
как в этот мир занесло вдруг тебя.