Алла Горбунова: Пока догорает азбука

он вдохнул и заплакал,
был воздух колюч,
была матерью ночь-простыня.

он вдохнул и заплакал:
в замочную скважину
луч проникнет и ранит меня.

жаркое-жаркое лето будет печь меня год от года,
как яблоко в духовке, но стоит меня испечь —
и стылая зима заморозит меня, как воду.

в уши мои войдут звук битвы и звук молитвы,
рёв двигателя, лязг тормозов,
но смогу ли услышать новый, опасный, как бритва,
неисповедимый зов? —

цвет фиолетовый – цадди – стеклянные колокольчики на ветру —
сине-фиолетовый – айин – в безветренном воздухе холод внезапный
и дуновенье тепла,

и облака – ламед – над озером соберутся
в образ, который напомнит мне то, что я полюблю.
и если я брошу в пруд камень – возникнет рябь.

я буду видеть, как солнце пробивается сквозь тучи,
как туман вьётся плющом по склону,
я буду видеть синий, зелёный, сине-зелёный,
я узнаю гром, пар, бьющий из-под земли, и смерч, —

он вдохнул и заплакал.

Из гнёзд земных день белый не увидит
вспорхнувших ночных ласточек полёт,
сквозь черноту иная пронесёт
надежду зыбкую и зябкую невинность.

В пустыне нóчи нет богов и слов,
белеет птичья кость, болеет боль.
Летит, хвост расщепив, как «Л» – Любовь,
стремглав подняв крыло, как «Г» – Глаголь,

чтоб Слово молвить, Словом быть,
свет виждя, зиждя твердь,
встречает ласточка в дали
занявшийся Рассвет.

Мои сёстры – феноменолог и мать Тереза.
Я хочу их убить и зарыть на опушке леса.
Я одержима. Мной управляют бесы.

Одна сестра молится, другая читает рукописи Бернау.
Но только открою Гуссерля – бесы кричат мне «мяу».
Рот открою молиться – бесы кричат мне «вау».

Поди взгляни в свет истины, в тень сказки
на раскалённых их поддонах,
пей нейролептик, как отмазку
от армии Армагеддона.

радуйся, гнев мой,
гневайся, моя радость,
на фальшивом празднике нет нам места.
радость моя, нарядная, как невеста,
гнев мой весёлый, в бараках смейся,
плачущий пламень,
amen!
гнев мой прекрасный, как водородная бомба,
радость моя сокровенная в катакомбах,
вместе с богами огнём прицельным
расплескайтесь, как волосы Вероники,
гнев животворный мой,
радость смертельная
dique!
легче крыл стрекозы пари, прекрасный
гнев мой, оставив фальшивый праздник,
ты, сумасшедшая моя радость,
здравствуй!
горлинкой бейся, крутись юлою,
бешеным дервишем, русским плясом,
дикими осами, осью земною,
на баррикадах рабочим классом,
пьяной от гнева лежи в канаве,
на фальшивом празднике нет нам места.
гневайся, радость,
радуйся, гнев мой,
ave!

Дозорный закат,
чермный мрак
тлится в колючей траве.
Козы струятся, как воск,
молний полнó руно
грозовых овец.
Ми́нас-Мóргул!
Мы потеряны на века,
мы заблудились
в развалинах крепостей,
барханах песка.
Мы стали прахом
Пепельных гор, но
наш Господин и ваш Враг
собирает войска
времени, нераспечатанного,
как сосуд с древним вином.
Ми́нас-Мóргул!
Азия, Россия, Империя Зла
Да, орки, да, назгулы – мы!
Попрание прав,
разоренье священных дубрав —
на эльфийский Запад,
в страну добра
движутся орды тьмы.

над мостом три светила: Солнце, Луна и Человек-На-Воздушном-Шаре.
по мосту идёт чернокожий с нимбом бабочек летних;
падает в воду священник, и плутают звёзды по орбитам Влтавы.
загорятся ли ночью аттракционы мира, будут ли танцевать
индустриальные танцы в ядерном бункере, – золотой петушок
утром разбудит парней на скамейках и бродячих артистов,
цыган и бомжей, – он прогонит прочь василиска,
отступят мои инкубы; вдвинутся в ниши ночи
предания синагоги, как смерть рабби Лёва от розового шипа, —
в башне трубач заиграет, забьют часы:
на астролябии ortus, occasus, aurora, crepusculum ,
лев, змея, кошка, собака, нетопырь, жаба, ёж,
Ростовщик, Маг и Смерть с песочными часами в руках,
Турок, похожий на наслажденье и грех,
Летописец, Астроном, Архангел, Философ…
Скряга встряхнул кошелёк, Смерть повернула часы,
Ангел карает, вверху проплывает Иисус.
и прозрачный юноша, похожий на героинового наркомана,
стоит, шатаясь, в толпе
/ золотой нитью гимна вышивает трубы игла /
но не упал, и лишь тень его ровно в полдень легла
на линию пражского меридиана.