Ольга Фомина - Встречи с Пушкиным. Пьеса. Стихи

Не видно было неба!

Так, за ворота шли вдвоём,

Куда, не зная сами,

Когда же сыпал снег зимой,

Сажал он Сашку в сани

И мчал его, аж до самой

До площади до Красной:

Сиял там купол золотой,

Как в настоящей сказке!

Влезал Никита с барчуком

Туда, где колокол Великий

Гремел огромным «языком» —

Народ он звоном кликал!

Однажды, стоя на верхушке,

Он, что есть силы, крикнул: «Пушкин»!

И гулким эхом, громче пушки,

Гудел Великий: «Пу-ушкин! Пу-ушкин»!

Papa с mama спешат на бал.

А здесь, на полке, Ювенал,

Ещё запретный Апулей…

Ему туда бы поскорей!

В их доме часто были гости:

Цилиндры, шляпы их и трости…

Он знал владельцев их в лицо,

Лишь те всходили на крыльцо.

Забившись в угол кабинета,

Он узнавал про то, про это;

Не понимал – листал тома,

Что не для детского ума…

Вольтер, Камоэнс и Дидро

Сплетались тесно и остро,

В головке детской спор вели,

Но объяснить всё не могли.

И вновь туда он пробирался,

Где взрослый мир приоткрывался:

Он так хотел его познать,

Хотел читать, читать, читать…

Сегодня видел он Царь-пушку!

А ведь он, Саша, – тоже Пушкин!

А значит, быть ему царём

Или, как в сказке, королём!

Тогда издал бы он указ:

Чтобы стреляла каждый раз,

Когда на площадь выйдет он

Под колокольный перезвон!

Тогда узнают все о нём!

А так, опять, сегодня днём

Довёл он маменьку до слёз

И разозлил её всерьёз.

Но нет, ведь он совсем не глуп,

Поэму пишет! Вот же, тут!

Он так хотел её прочесть:

Там про отвагу и про честь…

Нет, не простит она его,

Оставит снова одного.

А может быть, она придёт,

Рукой по кудрям проведёт…

Вот слышен шелест её платья,

Вот она в комнате, у братьев…

Приди же, маменька! Ну, где ты?

Но… дверца хлопнула кареты…

Он слова русского не знал

До лет шести от роду:

Французским заменяли всё:

И жизнь саму, и моду.

Она прервала эту нить —

Седые букли, шляпа…

И странно стала говорить

Про дедушку-арапа.

Тут Александр узнал её,

Марию Алексевну,

Почуял кровное, своё,

И полюбил безмерно.

Он от неё узнал о том,

Что прадед был арапом,

И почему-то зарыдал,

И спрятался за шкапом…

Вот отчего он слёзы лил:

Что дразнят обезьянкой,

Что он – посмешище семьи

И матери-дворянки!

И что спасенье было в них —

Лишь в бабушке да няне!

Как не остаться вновь без них,

Хоть их бы не отняли!

Язык! Язык совсем другой!

Не тот, гнусавый и картавый,

К какому с детства он привык.

А новый, величавый!

Слова совсем были не те,

И в их чудесной простоте

Таилось что-то дорогое,

Иное, чистое, родное…

Вдруг захотелось всех любить,

Со всеми разом говорить,

Всем рассказать что-то такое,

Но он не знал ещё, какое,

То, что никто ещё не знал,

И то, что от себя скрывал…

Знал, что расскажет, но потом…

Но отчего-то в горле ком…

Вот оттого он и молчит…

Ведь в них же музыка звучит!

Ужель её никто не слышит?!

Вот отчего он часто дышит!

Ну разве раньше на ночь пели?

Вот так, как нянюшка поёт?!

«Dormir!» – приказом лишь велели,

Что душу сковывал, как лёд.

Наверное, он заболел,

И отчего так слёзы лили…

И вдруг в подушку заревел:

Он понял, что его любили!

И вот Лицей. Он будет дом

Его взросленья, жизни, мысли.

Но он поймёт это потом,

Когда, окончив, он осмыслит,

Что здесь, в Селе, обрёл семью,

Друзей, свободных и беспечных,

Что, стоя жизни на краю,

Уйдут однажды разом в вечность!

Здесь Муза явится ему,

То будет образ женский, нежный,

И в подтверждение тому

Прервётся возраст безмятежный.

Событья, бури вкруг него,

Благословен небесной высью

Он, сам не ведая того,