Александр Городницкий - Стихи и песни (сборник)

Не удержать клешнею пятипалой
Урус-Мартан мятежный и Самашки.
Империи, которая распалась,
Не по плечу имперские замашки.
И сонная не ведает страна,
Что не в Чечне главнейшая потеря,
А в армии побитой, что страшна, —
Куда страшней подраненного зверя.
И покидая Терек или Вахш,
Вооруженной уступая силе,
Она реализует свой реванш
На безоружных жителях России.

Покинув дом и проклиная век свой,
Из Питера сбежишь или из Польши,
Недалеко уйдешь от места бегства, —
Сто восемьдесят градусов – не больше.
Земля мала. Ее узнав поближе,
Не различишь, где тропики, где вьюга.
В Нью-Йорке, Тель-Авиве и Париже,
Ты всюду на дуге большого круга.
Земля кругла. Среди другого быта,
Страну приобретенную любя,
Не убежишь от песни позабытой,
От Родины и самого себя.
Земля кругла. И все перемещенья,
По теореме Эйлера бесстрастной,
Вращения. И тема возвращенья
Заложена в условие пространства.

Мы узники географии. В талом
Снегу припортовым бредем кварталом,
Стараясь вырулить в Чайна-таун
К ресторанчикам с надписями «Си Фуд».
Европы сторожевым форпостом,
В чередовании улиц пестром,
Вокруг поворачивается Бостон,
Перемещаясь за футом фут.

Это еще не Америка. Старый
Свет здесь представлен пустою тарой
Из-под таможни, сырой отарой
Облаков, бегущих издалека
Над океана сияющей лентой,
Разобщившей некогда континенты,
Как утверждал это Вегенер некто,
Чье имя переживет века.

Переселенцы, оставим пренья, —
В мире всеобщего ускоренья,
Затуманенным ностальгией зреньем
Не то увидишь, на что глядел.
Если Европу с Америкой сдвинуть,
Соединив, как две половины
Яблока, – в самую середину
Бостона угодит раздел.

Не потому ли в раздумьях над тостом,
Соусом поперхнувшись острым,
В контурах зданий Васильевский остров
Видишь за окнами вдруг,
В зале, где саксы, евреи, непальцы,
Вышитые на разных пяльцах,
Переплетаются, словно пальцы
Соединившихся рук?

Там – за знакомыми с детства домами,
Словно за сдвинутыми томами,
В сеющейся атлантической манне,
Твой обрывается след.
Так грозовое дыханье озона
Снова напомнить могло Робинзону
Остров его – каменистую зону,
Столько унесшую лет.

Слово «юнайтед» рюмахой уважив,
В небе с потеками дыма и сажи,
Разные мы созерцаем пейзажи
Из одного окна,
Объединенные общей тоскою,
Жизнью единою городскою,
И гробовой недалекой доскою,
Где будут разные письмена.

Художник, склонясь над гравюрой,
Старинные режет суда.
Под ними поверхностью бурой
Мятежная дышит вода.
Их реи мелькают, как спицы,
Сшибая звезду на лету.
Над ними безумная птица
Несется, крича, в темноту.
Художник на черной картине
Старинные строит суда.
Растет стапелей паутина,
Кипит трудовая страда.
Над Новоголландскою верфью,
Где гости гуляют и пьют,
Роняя цветы фейерверка,
Взлетает победный салют.
И сам я стою, как привязан,
От автора невдалеке,
Завидуя точному глазу,
Уверенной этой руке.
Мне слышится ветра музыка,
И чаек прерывистый плач,
А ночью приснится Языков
И море, лишенное мачт.

Мечтатель, неудачник и бездельник,
Я обращаюсь памятью к тебе,
Стеснительный и неумелый Дельвиг,
Мой старший брат по музам и судьбе.
В асессоры ты вышел еле-еле,
Несчастлив был в любви и небогат,
Прообразом для Гоголя в «Шинели»
Ты послужил, сегодня говорят.
Но в мелкий дождь и в зимние морозы,
Народ застольный распевает, пьян,
О молодце, что проливает слезы
На свой расшитый бархатный кафтан.
Себе навек твои присвоив строчки,
Отца не вспоминающий и мать,
Тебя он тоже позабудет прочно.
Ему, народу, в общем наплевать,
Что пить, что петь. Он выпьет что придется,
Добавит снова и хлебнет кваску,
И горестная песня инородца
Разбередит российскую тоску.

Все города, стоящие у моря
На плоской суше, в сущности, похожи —
Сырою и промозглою зимою,
Зонтами неулыбчивых прохожих,
Вечерним отражением в каналах,
Где ароматы гнилостные стойки,
И без труда отыщется аналог
Канала Грибоедова и Мойки.
И все яснее видится с годами
Родного дома сумеречный абрис,
Хотя в Нью-Йорке или Роттердаме
Искать нелепо ленинградский адрес.
Возможно дело не во внешнем виде,
Когда, начав от смога задыхаться,
Не понимаешь, к набережной выйдя,
Нева перед тобою или Хадсон.
На Пятой линии, на Пятой авеню ли,
Где в темноте неразличимы лица,
Где зябко в марте, тягостно в июле,
Стоишь, и время безразмерно длится.
К местам далеким стоило ль стремиться,
Чтобы они назад тебя вернули?
Все города, стоящие у моря,
Неразделимо молоды и стары.
Прямая отрезается прямою,
И торжествуют перпендикуляры.
Здесь новоселам заблудиться трудно,
А здания, дворцы и монументы
Стоят, как бы высматривая судно, —
Лицом к воде, спиною к континенту.
Поскольку набегающие воды
И крики чаек в самолетном гуде
Рождают ощущение свободы,
Которой нет и, видимо, не будет.