Анатолий Смирнов - Подкова. Cтихотворения

От вечных слов, от слов высоких,
Что дали Гегель и Платон,
Меня уводит пыль дороги
Под в взбитых сливках небосклон.

Средь колокольчиков и кашки,
Среди ромашек и гвоздик
Куда загадочней жизнь наша,
Чем среди толстых умных книг.

Ярилы лик горит опалом,
Шмели летят подобьем пуль,
И тайну древнего Купалы
Раскроет вечером июль.

Душа полна речным простором,
Светла, как воды, голова,
И, может быть, сойдут к нам скоро
Иные вечные слова.

На берегу реки у дум в плену
Сидел полдня на камне-оковалке.
Сидел, молчал, глядел на быстрину
Да на стрекоз, игравших в догонялки.

Сверканье струй и музыка воды
В душе рождали странные потоки,
Как будто нет ни смерти, ни беды
И вечен запах почвы и осоки,

И никогда на эти берега
Пластом не лягут снежные морозы…
Текла река, склонялась к ней куга,
Глаза на них таращили стрекозы.

Река текла, качались камыши
У быстрины лениво и беспечно…
А может быть, то, что внутри души
Порой течёт, на самом деле вечно?

Стрекотунья-хохотунья,
голубая стрекоза,
у тебя полны июня
телескопные глаза.

Видишь справа, видишь слева
в сетке радужной миры,
трав надводных королева,
бичеватель мошкары.

Ты мне села на колено,
изогнула гибкий стан,
и стекает смеха пена
по хищнеющим устам.

Лучше б мне с тобой носиться
над прохладами реки,
чем над буквами томиться
в знойном мареве тоски.

Как бы мне с тобой метаться,
совершенный вертолёт,
и для отдыха спускаться
на кувшинок белый лёд!

Только ты четырёхкрыла,
шесть имеешь цепких лап;
у меня же – руки-вилы
да ступни для страха жаб.

В этих членах мало толку:
хоть и ум в глазах горит,
для тебя я с виду только
неподъёмный инвалид.

Пусть умильно корчу рожу
и плету из букв цветы,
я лишь тёмное подножье
для летучей красоты!

Гроза обложила деревню
В небесной близи и дали.
Под громом трясутся деревья
Над дрожью травы и земли.
И молний чешуйные взмахи
Хвостятся в небесных ручьях,
Рождая и искры и страхи
В твоих затенённых очах.
Вот щука грозовая вволю
Прошила хлябь неба до дна
И факелом вспыхнула в поле
Соседского сена копна.

Любимая, страхов так много
Живёт на Руси испокон!..
Давай же помолимся Богу
На тёмные лики икон
За русское право и лево,
За хлеб и сохранность жилья,
За то, чтоб не вспыхнул к нам гневом
Громовый возница Илья,
За то, чтобы к божьей лазури,
Души напрягая весло,
Прошли мы сквозь грозные бури,
Проплыли сквозь адское зло!

Я забрёл на Лешачий холман
в зацветающем солнцем лесу.
По логам волокнился туман,
поднимая на воздух росу.
На холмане под блеском берёз
в ней сверкали черничник и мох;
солнца луч, словно цапельный нос,
пил её под чуть слышимый вздох…
Я два раза спускался в ложок,
чтобы дальше пройти сквозь туман,
но кустарник толкал меня в бок
и опять выгонял на холман.
Я на солнце пытался идти,
но оно, пролетая мячом
в мелкий ельник, что встал на пути,
возвращалось за левым плечом.
А в просвете кустов вдалеке
на секунду-другую возник
что-то нёсший в заплечном мешке
с посошком бородатый старик.

Ах, Лешачий холман, ты – беда,
ещё дед говорил мне, хуля:
«Кто зайдёт на него, тот всегда
не по разу даёт кругаля.
Видно, кем-то начертан здесь круг
непонятных энергий и сил.
Я и сам в своём детстве не вдруг
здесь с холмана с отцом выходил,
а отец знал до кочки весь лес,
помнил каждую тропку в кустах…»

И вот в душу влезает, как бес,
первобытный щекочущий страх.
Осеняю трёхперстным крестом
свою грудь, свои плечи и лик
и гляжу – под засохшим листом
усмехается мне боровик,
а чуть дальше – ещё три рядком;
страх забыв, вынимаю свой нож…
Через час с полным я кузовком,
весь промокший, на беса похож.
Из логов источился туман;
вся роса забралась под лопух.
Наугад я иду сквозь холман
и как раз выхожу на тропу…
Вот и ельника чёрного край…
Вот и к полю бегущий родник…
Жаль, что мне не поведал всех тайн
обсмеявший меня боровик.