Анатолий Смирнов - Подкова. Cтихотворения

Стук каблуков о камни гулко
гуляет от стены к стене,
как будто кто по переулку
идёт за мной, идёт ко мне.

Я видел, Нищета, твои глаза
И руки зачарованные трогал
Не в старенькой киношке и не за
Стеной, а здесь на досточке порога.
Измятый плащ, всклокоченность волос,
Лицо изрыто оспенной шрапнелью…
Мне, помнится, однажды довелось
Прожить с тобой, и не одну неделю.
Мы ели суп на «кубиках» да хлеб,
Мы пили воду прямо из под крана.
Режим голодной жизни так нелеп:
Вставали поздно, спать ложились рано.
Я шёл за хлебом в ближний магазин,
Метель надев на плечи вместо шубы…
Тогда была труднейшая из зим,
И вот опять я слышу хрип твой грубый:
Ночами бродишь под моим окном,
Шурша листвы соломенной слоями…
О, Нищета, не заходи в мой дом,
Давай навек расстанемся друзьями!

Есть чувства от ума. Есть чувства от души.
Есть чувства от небес.
Есть чувства от земли…
А в улицах с утра ноябрьский дождь шуршит
и серый день стоит, как судно на мели.

Как судно на мели,
стоит унылый день,
в нём цвета одного асфальт и ткань небес.
А я, простой матрос, слоняюсь, словно тень,
по палубам земли в предчувствии чудес.

Я жду, когда, взбурлив, покатит нас волна
на зыбкий горизонт, где ветер в паруса.
Отставит Капитан большой бокал вина
и, выверяя курс, измерит небеса.

Стоит промокший день, как судно на мели;
зыбь городской толпы лениво бьёт в борта.
Мне – чувства от небес,
ей – чувства от земли;
мне – жизнь, где море чувств,
ей – смерть, где пустота.

Ничего меня не тревожит,
Никого не хочу любить.
Сердце каменным быть не может,
Но бесчувственным может быть.

Без йогического искусства
Всё недвижно в нём – свет и тьма,
Как от сердца отрежешь чувства
Леденящим ножом ума.

И по голым дорогам мысли
Побежишь со святым лицом,
В мире каменно-вечных истин
Став прижизненным мертвецом,

Став святошей умильно-кротким
Иль философом на века…
Нет, пойду лучше выпью водки
И начну валять дурака!

День осенний, мечта пошехонца, —
Золочёных берёз лепота;
В небесах то ли бледное солнце,
То ли лик занебесный Христа.

В тишине, распустившей по-лисьи
Хвост молчанья к святой синеве,
С веток хрустко срываются листья
И шуршат, замирая в траве.

Над рябины большими кистями
Серебрятся, кружа, мотыльки.
Тонко пахнет землёй и груздями,
Влажной свежестью близкой реки.

Ощущенье былинной свободы
Проницает все ткани души,
Как и грусть, что не прожиты годы
В этой праведной русской глуши.

Стеклянные бока безумных облаков.
Голодные глаза блуждающих комет.
Я в небо не хочу, где звёзды мрачных льдов
Глотают, как живцов, нерукотворный свет.

О, истина моя, о иссиня-черна,
Земля углей, золы и прочих злачных мест!
И даже пусть моя, а не твоя вина,
Что мир сошёл с Христа,
чтобы взойти на Крест.

Где осень шебуршит багрянцами в листве
И ясень ветви гнёт под тяжестью семян,
Не мне ль искать глаза
в простуженной траве
И не тебе ль мечтать про даль и океан?

О иссиня-черна, о исчерна-красна
И белая, как пыль взлетающих дорог,
Ты у меня одна! И пусть моя вина,
Что мир взошёл на Крест,
чтоб спасся вечный Бог.

Бесснежный декабрь.
Дальний стук электрички.
Под окнами улицы плитка сырая.
О чём говорить, если всё столь привычно, —
От смерти до родов, от бездны до Рая?

Спуститься по лестнице, выйти на ветер
И молча бродить средь людей между зданий,
Чтоб сон нагулять, чтобы знать, что на свете
Всё те же и воздух, и грусть ожиданий.

На улицах лица без света, без воли,
Как стадо, гонимые посохом Бога…
А ночью приснится ячменное поле
И, пыльная, к отчему дому дорога,

И небо над полем насквозь голубое,
За полем у края деревни рябина
Да еле заметный дымок над избою,
Где будто бы ждут ещё блудного сына.