Анатолий Арестов - В потоке поэзии. Книга 2

Крестьянин нынче без сохи,
Джон Диры, Кейсы, Фергюсоны
не хороши и не плохи
(ценой конечно, как вагоны)
Поломок мало. Агрегат
в полях российских плодотворен.
Крестьянин рад, (когда богат)
Когда богат, тогда проворен —
позволить может сей предмет —
заморский дух с большим пробегом,
но если беден, то в ответ
бурьян получит он под снегом…

Хлеба вес —
просторы поля,
Хлеба срез —
мужичья воля,
Хлеба горка —
труд в ночи,
Хлеба корка —
жар печи.

По степи прокатился вал —
безутешной зимы бал,
белоснежной тоски шквал,
где подснежник ещё спал,
где подснежник ещё мал,
в глубине снеговой ждал
теплового плеча луча,
светового потока ручья,
растревоженной талой воды,
подгоняющей в цвет сады.
Но пока по степи вал —
белоснежной пурги шквал,
и подснежник ещё мал
в глубине снеговой спал.

Одиночество степное
с сердцевиной полевой
до безумия родное,
хоть и вижу не впервой
растрепавшиеся травы
заклеймённые дождём —
для души моей оправа,
чистой радости подъём
из цветов ранимо-нежных
и страдальчески простых,
а зимою в далях снежных,
заполыненных, густых
от снегов, с небес валящих,
одиночество грустней.
В проводах над ней гудящих,
ветер плачет. Хоть убей,
дай увидеть степь шальную,
степь резную, степь больную
по-осеннему, в хандре…

Выжигая экраном зрение,
сотворив необдуманный клик,
запираем в сердцах своё мнение,
убеждая себя лишь на миг,
что газетные строчки правдивы,
что колонки в журналах «за нас»
и несутся гурьбой на Мальдивы
только те, кому выпадет шанс.
Ну а мы посидим, почитаем,
и с утра ровно в шесть на завод.
Кроме Бога, мы мать почитаем,
остальное же с потом сойдёт!

– По мне бы, ехал ты в деревню,
развёл скотинку, да живи.
А то всё ходишь гиблой тенью,
сопьёшься так! Уже в крови
привычка-то, поди неделю
гудишь, как в небо паровоз?
– Да я в завязке вот. Болею…
– Ещё бы! Серый, в чём вопрос?
Продашь квартиру, купишь хату,
бабёнку может заведёшь.
Хреново быть-то не женатым,
не той дорогою идёшь!
…Засеменил Серёга дальше
к ларьку болезнь свою залить.
Он не увидит в водке фальши,
над рюмкой, плача, будет пить.

Зачем называть себя гордо – поэт?
Щемящее душу, словами не вынешь.
Забудется, слюбится, может и нет,
когда про себя ты подумаешь: «Финиш!»
и вновь изойдёшь на бумагу слезой
горючей ли, страстной, покрытой виденьем
распутным, раздутым, размытым водой
из лужи осенней, что впредь провиденьем
зовётся у многих. Твоё лишь твоё!
Не нужно чужой ни строфы, ни награды!
С душой написать про поля и жнивьё,
про домик в деревне для пущей отрады,
намного прекраснее. Вычурный стих
получится позже в стремлении к славе!
Не сладок, а горек тот путь у одних,
не горек, а сладок у тех, кто не вправе…

Забился снег в немом припадке,
контрастный мир упал во тьму —
ночную тьму, где всё в порядке,
точнее, Богу одному
известно то. Но мы дремали
в кроватях тёплых, видя сон
из подсознания. Едва ли
могли услышать в унисон
поющих ночью. Снег и ветер
поочерёдно, не спеша
американскую «Black Betty»
пытались спеть, где Русь – душа
во всём, везде, сейчас и присно!
Но мир не тот, давно не тот,
и то, что было ненавистно
однажды встанет у ворот…

Загулял в степном раздолье
с непокрытой головой,
угощала хлебом с солью
и с российскою слезой,
задремавшая в полыни
и в остистом ковыле,
посеревшая отныне,
вся в печали о селе,
задушевная, святая
степь с краюхой и водой.
Там поля у гор Алтая
колосятся. Боже мой!
Как волна бежит по полю,
как белеют облака!
Затуманенной, слепою
упирается в бока
гор гранитных, каменистых,
безупречных в высоте,
степь цветная в росах чистых
заблестит и в красоте
не уступит небу места!
Соглашается со мной
непорочная невеста —
степь России дорогой…

Сгорел пандемический вирус,
просохло от стирки бельё.
Сыночек у мамочки вырос,
как в старой деревне быльё —
замызганный пальцами гаджет
таскает в кармане штанин…
А мамочка милая вяжет
носочки для сына. Один
на белом, черствеющем свете
он есть, он её, он родной,
он жизнь для неё на планете,
он ангел её неземной…