Анатолий Арестов - В потоке поэзии. Книга 2

В холодной степи сияла луна
над серыми трупами трав,
засохшее дерево у валуна
смирило свой жизненный нрав.
На сморщенном небе горела звезда,
что вынесла яркость луны,
звезда не смотрела в степные места,
но травы в неё влюблены!
Они погибали с безумной тоской
по дальней и нежной красе
и осенью мрачной ушли на покой,
проплакав в последней росе…

Ржавые листья летели на крышу из жести
в доме, где жил председатель колхоза Семён.
Нет в предстоящем процессе ни капельки мести,
нет предрешающих связей прошедших времён.
Краткие блики лучей затуманены пылью
взвешенной в воздухе прахом остатка дорог —
вспомнила лошадь нелёгкую долю кобылью
и встрепенулась, копытом стуча о порог.
Жёлтые ставни отвергли зелёную краску,
крошевом мелким посыпали землю в саду,
видом своим говоря: «Расскажу я вам сказку:
было несчастье у нас в сорок первом году…»
Ржавые листья всё также летели на крышу,
тёплая осень прощала, прощалась, ждала,
видом своим говоря: «Отдохните, я слышу —
гонят коров по тропинкам родного села!»

За пределом Млечного Пути
засверкают тысячи планет,
невесомой тяжестью в груди
зарыдает нотами кларнет,
пролетит блуждающий мотив,
где квазары порождают свет,
превращая пустоту в залив,
где движенье создаёт завет…

Душа над кожей дышит светом,
впиталось в тело гарь.
Одним проверенным сюжетом
живу, как все, как встарь.
Всегда калёное железо
проходит сквозь покров,
и мысли, словно Ахиллеса
подводят. Мир суров.
По краю в поисках тоски
иду, неся себя.
А что за гранью у доски?
Любил ли я тебя:
о жизнь, о свет, о горечь снов,
о ласковый рассвет?
Когда-то был и я суров,
когда-то… Может нет.
Щадил возможностью залечь
в немое царство слов,
ах, если бы не степь, не печь,
не рубленных голов
у Родины… То быть могло
иначе, но не так.
Кого-то мучает бухло,
кого-то кавардак
в стране. Страннее суть вещей
понять, врастая в век,
где двадцать первый – апогей,
но ты всё человек…

Приехал министр проверить больницу,
прошёл в отделение, где ИВЛ.
И надо же было такому случиться —
увидел он друга, который болел
от вируса нового… Падали слёзы —
министром владела печаль и тоска,
ведь суть медицины – увидеть угрозу,
но вылечить вряд ли… Излечит доска…

В банке окурки сложены плотно,
склеены прочно смертью табачной,
были рождёнными в городе Гродно,
были рождёнными… Но, неудачно…
В руки попали любителя выпить
крепкого спирта в фанфурике. (Вот он!!!)
Был организм заражённым, как Припять,
был организм алкоголем измотан.
Фильтры отброшены – курево крепче!
С каждым глотком пробегает волна
счастья такого… (В натуре полегче!) —
линия жизни, что светом полна!
Банка забита, бутылки разбиты,
тёмным стеклом расцарапаны в кровь
руки в наколках. Под утро сердитый
вновь похмелиться разбудит свекровь.
В банке окурки сложены плотно,
склеены прочно смертью табачной,
были рождёнными в городе Гродно,
были рождёнными… Но, неудачно…

Парня молодого
в армию забрали.
Что же тут такого?
Всех нас призывали!
Да не тут-то было —
не хотел в армейку,
но ему светила
в шовчик телогрейка.
Парень занимался
странными делами,
он не унимался
даже и с ментами.
Даже и с кентами
был довольно резок,
рэп читая мощно,
панчами он резал:
бил по власти сильных,
бил во власть имущих,
не было умильных
слов его гнетущих.
Он противник власти,
представитель гетто!
Рэп – молитва счастья!
Рэп – обитель света!

Просроченный день оборвался, увидев закат,
В заброшенном доме сиявший сквозь битые рамы.
Валялся, разрушенный временем, тот самокат,
Который был куплен с зарплаты работавшей мамы.
Работавшей в те, девяностые трудные годы
В больнице, забитой больными людьми до предела.
Бывало терпели житейские горе-невзгоды,
Но всё пронеслось, как листва в октябре пролетела.
Просроченный день уходил за лиловые тучи,
Последним лучом убаюкав заброшенный дом
Сквозь битые рамы, где не было стильного Gucci,
Но счастье семейное било чистейшим ключом…