Анатолий Арестов - В потоке поэзии. Книга 2

В маленьком домике, где-то в тайге
жил косолапый медведь,
он разменял все рубли на теньге,
чтоб в Казахстан улететь!
Скучно медведю в таёжной глуши:
пихты, кедрач и сосна,
старая белка и нет ни души.
Да! Ещё дура-сова!
Скоро собрался медведь за кордон,
домик закрыл на замок,
мёда с собою целый бидон
он в самолёт приволок.
Дружно встречает его Казахстан:
«Глянь, косолапый медведь!»
Только не нравится мишеньке там —
хочет назад улететь!
Голые степи тревожат ветра,
плачет не спавший медведь,
вспомнилась белка – лесная сестра,
«Эх, не дала б умереть!»
Скинулись белка и дура-сова
сколько смогли на билет —
выручить мишку живого едва,
брата спасали от бед!
Вот и вернулся! Маленький дом,
пихты, кедрач и сосна.
Больше не хочет медведь за кордон,
Родина – место для сна!

Капли кап-кап,
кап
капля…
Пакля
намокла,
стёкла
запотели.
Хотели
дождя? Получайте!

В больнице на сутках не спится,
больные тревожат криком,
машины сплошной вереницей
везут в завывании диком
попавших в стальные объятья
убого, мелкого гада…
Халаты, как белые платья
врезаются в память. Преграда —
вдохнуть кислород. То мгновенье
изменит реальность на кому —
единственный шаг до забвенья,
с которым по книгам знакомы.
Не больше… На медные трубки
возложена участь спасенья —
нести под шипящие звуки
из синих баллонов лишенье
страданья. Их песня живая
и ночью, и днём воскрешает!
Поют неустанно, взывая,
к богам, что судьбу предрешают…

Дроблю себя на мысли, читая вновь Шекспира,
ловлю глазами строки, рискуя пропустить
важнейшее. В тумане, размытая квартира,
но я всё продолжаю с Джульеттою грустить.
Стремление любить и вправду беспощадно!
Сердца разогревает назойливая страсть,
которую не смогут в мгновение украсть,
но в наши времена заметят все: «Да ладно!»
Ромео и Джульетта – предвестники скандала,
семейного раздора, любви так на века!
Жена стоит в дверях. «Романтик, я сказала,
пароль восстанови для доступа в ВК!»

Маски тканью скрыли лица,
ты двойник и я двойник!
Невозможно веселиться,
пот под масочку проник.
Жар окутал. Знойным взором
смотрит в ценник продавец,
линзы камер ревизором
нас пасут, как тех овец,
что на пастбище гуляют.
Невдомёк им. Боже мой!
Лишь собаки грозно лают:
влево, вправо шаг, постой!
Карантинные задумки
завершатся. Ерунда!
Что ещё таится в сумке
жизни нашей, господа?

Разрушена хижина тяжестью снега,
летящего с неба.
За серыми стенами стеблей полыни
в печали отныне
деревни и сёла, гремящие ране
стёклами в раме.
Угрюмая роскошь заросшего сада —
слеза и досада.
Детсада фундамент раскрошен на крошки
дождём понарошку.
Дорожки забыты, забиты листами.
Осень местами
заплачет о давнем…

Ветер сбегает с крыш,
пылью туманит взор.
В норке холодной мышь
прячет какой-то сор.
Нужный, но только ей.
Важный, но для неё.
Ветер, сильнее вей!
Ветер, суши сырьё!
Высохнет вмиг зерно —
станет полно еды.
В норке, где мышь, темно,
в норке полно воды.
Ветер, сбегая с крыш,
пылью туманил взор,
ливень беднягу-мышь
выгнал в сосновый бор.
Дома у мышки нет
и под водой зерно —
вот форс-мажорный след
без оговорки «но…»

В пшеничном поле властвует комбайн,
мехток звенит и лязгает металлом,
но громкий голос: «Ну ты что? Врубай!» —
доносится несдержанным скандалом.
Царит страда! Горит нещадно время.
Пускает пыль оранжевый «KAMAZ»,
и из-под тента сдует ветром семя
и снова в землю падает. Сейчас
нет никому охоты к разговорам,
к пустой словесности, к горячности идей.
Лишь старый кузов проскрипит затвором:
«Крепись, крестьянин родный, не робей!»

Сухая земля поглотила остатки осенней воды,
которая мелким дождём орошала три дня и три ночи.
Прошли облака кучевые, заснули в печали сады,
промокшая яблоня скинула в травы последний листочек.
Дурманящий запах предснежного воздуха русского поля
впитался в белёсый, разбавленный небом, спокойный туман.
Старинная боль возрождалась: крестьянская доля – неволя,
былинная данность шептала в овраге: покой, но обман.
Набухшая грязь на дороге следы каторжан растворила,
когда-то за что-то идущих в последние в жизни края.
Стала пустая дорога в степи для лишённых могилой,
утренним звоном крепких цепей прогреметь ещё раз норовя.
Сухая земля поглотила остатки осенней воды,
которая мелким дождём орошала три дня и три ночи.
Прошли облака кучевые, заснули в печали сады,
промокшая яблоня скинула в травы последний листочек…