Григорий Кофман - Русский сбор

Что ж, от перемены мест
Сумма неизменна —
Черт не выдаст, Бог не съест —
В драку, как в геенну!

Даже задом наперед,
Рассуждая строго,
Если с Путиным, пойдет
И без Бога. С богом!!!

Простудно-протяжно легло побережье
Как длинная масть. У него на краю
Ты песню поешь в милом мне зарубежье,
А я тебе здесь мою песню пою.

Жили-были в городе
Много нас.
Голоса на проводе —
Много глас…

В телефонной будочке
За две коп.
Получи минуточку
Счастья чтоб.

Вот стоит столовая,
Серый пол.
Повара, как олово —
Одинаков пол.

Вот стоит Серёга-пьянь,
Жёлтый глаз.
Душу, говорит, воспрянь —
Будешь есьм аз!

На скамейке девица
Незнакомая.
Ни мычит, ни телится…
Очи – полынья!

Мы махнём в Карелию
По весне.
А друзья не верили,
Что я с ней!

Я закину удище
В Озеро, в Залив…
Впрочем, – это в будущем
«Кооператив» —

вовин, валин, жорин —
смольному покорен,
бедами просмолен,
балтикой просолен
от ушей до пят.
Тихо похоронен —
олин, светин, сонин,
ленин
град.

Одна, ты одна, ты, копейка, одна —
А целый стакан выпивался до дна!
А вот не одна, вот уже целых три —
Сироп толстомясый под газом взбодри!
Копейка, послушай, что глубже? Что шире?..
Трамвай – это 3, троллейбус – 4!
Автобус, метро – это 5. Это пять!
Сезам открывался опять и опять…
А справа на Бронницкой – пивко не сироп —
В желудок уронится – 11 коп.
А дальше на Клинском, совсем за углом,
Пельменей с полмиски – за 30 с вершком.
На Красноармейской согласно молве
Игривый портвейнский – по 200 плюс 2.
Пешком через речку – Фонтанкой зовут —
3 рэ в чебуречной, увы, не спасут…
С пятёркой однако, синюшным Кремлём,
не жмёшься собакой – сидишь королём.
Кто вовсе не лирик, тот подлинно знал,
Как ленинский чирик нам путь озарял.
Там в мелкой монете увестист и груб
Напихано меди на стоимость в рубль.
За баню – копейки, в театры – гроши.
По стошке налей-ка – закон, не греши!
Недорого было, и жизнь без забот,
Там прошлого рыло казало перёд.
Там белые ночи, там чёрные дни —
Так славно, сыночек, что в прошлом они.

Жили в квартире 44
года совместной жизни своей
дядя Иван по прозвищу Пыря
С тетушкой Гелей еврейских кровей.

Нас было много соседских детишек —
Всех в коммуналке не пересчитать.
Тетушка Геля просила потише:
Дяде Ивану надо поспать.

Дядя Иван обожал свою Гелю,
Так же как борщ он ее обожал —
Тот, что варила она раз в неделю
Мужу, соседям и прочим чижам.

Он был директор в какой-то там школе —
Вот бы, казалось, живи не тужи,
Да все твердил про душевные боли,
Нас называя просто Чижи.

Дескать, чижам нужно больше свободы
(нам коридор – еще больше куда ж?) —
Чиж это птица особой породы!
Пыря при этом в ажиотаж.

Он начинал распахивать двери.
Было в сортире забито окно —
Выломал фомкой. Да что за потеря,
Ежели меньше воняет говно.

Только однажды часов этак в десять
Он – весь в пальто – нас созвал в коридор:
Вы не чижи, вы обычные дети,
И не видали его с этих пор…

Тетушка Геля сидела с неделю
Прямо на кухне, как столб соляной.
Наши родители нам не велели
В прятки играть у нее за спиной.

День на седьмой Геля громко икнула,
встала спокойна, но басом чужим
жутким как в озеро нас окунула:
борщ будем делать – дос вейс их, чижи!

Тут же захлопали двери в квартире —
Свеклу несли, кто капусту, кто грош.
Заколотили окошко в сортире:
Что там говно, если варится борщ!

Было волшебно от дыма и чада,
Ели два дня, а на третий приказ:
В стоге домищ и ворот Ленинграда
Стае чижей, то есть, стало быть, нас,

Пырю найти. Книгу улиц листая,
Мы пролетали сломя, кувырком
Вдоль по Фонтанке, пока наша стая
Не закружила над страшным мостом:

Там пребывало движенье. Страданья
Не было. Лошадь храпела навек.
И на узде в напряженьи молчанья
вечно застывший висел человек.