Владимир Пучков: Перекличка с прошлым. Стихи

Один сказал: «Мои года,
Мои года – моё богатство!»
Другой добавил: «Не беда,
Когда тебе уже за двадцать,

Но только эн десятков лет
И эн всего-то лишь девятка!»
Прекрасен мир! Мечты – не бред,
И не предел в мечтах десятка.

Душой ты молод, ты – поэт,
Живёшь не прошлым, а грядущим.
Что для тебя земные кущи?
Несёшь ты в мир добро и свет.

Стихи – стихам, конечно, рознь, —
От века всем известно это.
Когда в стихах есть «соль» иль «гвоздь»,
Они творение поэта.
Ты доказал, что ты – поэт,
Твои стихи рождают эхо.
Прими же пламенный привет
От сотоварищей по цеху.

Раскрыл ты сердце, мир любя,
Твоей душе не нужны платья.
Молиться буду за тебя:
«Господь! Спаси поэта благодатью!»

Поэтом невозможно стать, —
Поэтом суждено родиться;
На нём особая печать,
В нём духа высшего частица.

Ему даны талант и власть
Так оперировать словами,
В строках чтоб ощущались горечь, сласть,
Души пылающая страсть,
И скорбь, омытая слезами.
Он, как пророк, дан небесами,

Чтоб словом жечь сердца людей
И звать на подвиг, на свершенья;
Вступать со злом, с грехом в сраженье
И биться до последних дней.

Он видит в небе грозный перст
И трудный путь в земных пределах;
Он слышит глас: «Неси свой крест
И счастлив будь своим уделом!»

Об этом каждый должен знать,
Завистник – с этим примириться:
Поэтом невозможно стать, —
Поэтом можно лишь родиться.

Так трудно нам его представить
В сто двадцать лет с седою бородой.
В своей невероятной славе
Сергей Есенин будет вечно молодой!

Он молодым добился славы
И в тридцать лет оставил свет.
Сто лет пред ним склоняют главы,
Да, он – особенный поэт.

Пришел в Москву он из Рязани,
Пришел пешком и босиком;
Столица стала полем брани,
Венцом поэта лишь потом.

Тогда поэтов было много,
Да и какие имена!
Чтоб на Парнас взойти дорогой,
Среди поэтов шла война.

И он встревал порою в схватки
С законодателями мод;
Из озорства клал на лопатки
Всех, кто зажать пытался рот;

Тогда горел костер рябины красной
Поэт скакал на розовом коне,
И голубой пожар метался рясно, —
Сергей в тот час в ударе и вине.

Он в кабаках российских страстно
Москву кабацкую читал.
Тягаться в славе с ним – напрасно!
Кто был тогда ему чета?

Возможно, только Маяковский,
Но у того иной венец.
И коль судить по-философски —
Их сблизил жертвенный конец.
Да, смерть роднит. Он возле гроба
Сергея многое поймёт
И скажет: «Мы – поэты оба:
Один из нас ушёл в полёт,
Другой же – славу пропоёт».

И стих его, как откровенье,
На всю Россию прозвучал;
Отпали сразу все сомненья —
Поэт поэта прославлял.
Давили смерть и гроб, как гири,
Душой болел он за него;
Штормил словами панегирик
И выходил из берегов.

– Перестаньте!
Бросьте!
Вы в своём уме ли?
Дать,
чтоб щеки
заливал
смертельный мел?!
Вы ж
такое
загибать умели,
Что другой
на свете
не умел.
Но поздно! Поздно! Слишком поздно
Пришли на ум эти слова:
В гробу поэт, гудит Москва…
У смерти лик жестокий, грозный,
Момент для истин скорбный, слёзный.
Пронзает траурное скерцо,
В борьбе со скорбью только дух;
Болит душа и ноет сердце,
И горечь слов и мыслей вслух:

– Навсегда
теперь
язык
в зубах завторится.
Тяжело
и неуместно
разводить мистерии.
У народа,
у языкотворца,
Умер
звонкий
забулдыга-подмастерье.

Здесь верно всё, как и трагично,
Как и трагичен жизни путь.
Неповторима его личность.
Что потеряли – не вернуть.

Какие рифмы и сравненья!
От них кружится голова.
Легко и просто в сочиненьях
Рождались новые слова.

И каждый стих звучит, как песня,
В нас будет радость иль печаль.
Стихам поэта в книгах тесно,
Они стремятся вширь и вдаль!

Да, Маяковский знал: как тени,
Пройдут иные мастера,
А подмастерие Есенин
Нам нужен завтра, как вчера.