Александр Бараш - Образ жизни (сборник)

Во дворе под навесом из листьев – голоса и шум
женщины мелют ячмень для лепешек и варят ужин
На глиняной крыше белого дома по вечерам —
собирается мерцающий круг
где каждый каждому нужен
В твоей мастерской полумрак
В поле ладоней – кувшин
Это гончарное колесо – твоя лучшая жизнь
ход его коловращенья только тебе и слышен
След моих пальцев останется на палевом черепке —
вокруг
места крепления ручки к ребристой стенке сосуда
Он будет на срезе холма у дороги —
как солнечный блик
как под вечерним ветром – лист масличного сада
Кровь гуляет толчками пытаясь вернуться в родник
Тот кто может исчезнуть – еще не возник
Облака качаются на ветру гроздьями винограда

Ну, была блудницей, песни пела,
пить вино любила допьяна.
Страшное, помилуй боже, дело —
счастья много, а она одна.

Кто глядел в глаза ее пустые —
утопал в прозрачном их меду.
Там грехи, как свечки золотые,
самовозгорались на свету.

Как-то утром в солнечном тумане
в Палестину уходили корабли.
А паломники такие были парни —
захотелось оторваться от земли.

Мачты не от ветра там скрипели,
не от волн стонал соленый борт —
легкие, без сил, с ознобом в теле
богомольцы вышли в яффский порт.

В переулочках Святого Града
эта египтяночка была
каждому желавшему награда
лишь за то, что мама родила.

А когда ей истина открылась,
с той же пылкой нежностью она
в полное безлюдье удалилась,
сорок лет в пустыне провела.

Ее тень в полях за Иорданом
до сих пор встречают, говорят,
в полдень, когда дремлет козье стадо,
пастухам являлся ее взгляд.

Слаще он, чем финик йерихонский,
карий, и с лучистым ободком.
Его видеть – как смотреть на солнце,
все плывет и светится кругом.

Блаженный Стратигий был пламенный воск он
пасся в лугах и питался травой
одеждой его – была кожа его
и жидкие пряди волос

Ему даже нечего было отдать
грабителям если б такие нашлись —
лишь только потоки безудержных слез
в пустыне по имени плоть

Скончался Стратигий – как стебель зачах
Душа отлетела – пучком из семян
Лев вырыл могилу ему в тростниках
и серны как дети стояли над ним

Но мне говорили – светлее чем луч
все в тех же лугах подвизается он —
и можно услышать стратигиев плач
в анисовых чащах у Лавры Фаран

От келлий Хузива поднялся я вверх
и что я увидел – не в силах сказать
Но с этой поры как блистающий снег
с вершины Хермона – я таю в слезах

И плачем своим я готов напоить
и черную сою с злаченым крылом
и зайцев играющих в прятки с орлом
и узких лисиц и скотов на полях

Когда от Моава нисходит рассвет
и я от пещеры спускаюсь к воде —
навстречу блаженный Стратигий бредет
с кувшином из света прижатым к груди

Там где малый бассейн под прохладной скалой
там уступ есть в плюще – это мой аналой
там открыт мне священный мой текст
и гласит он: Бог – есть

Как под вечер все серны идут по горам
воду пить в мой открытый для жаждущих храм
я сижу над струей водопада – вот здесь
и шепчу им: Бог —
весть

Но когда я в пещере ночною порой
сплю без сна и дрожу словно воздух пустой
то звенит все слышней этот мертвенный плеск:
есть ли нет ли – бог весть
бог весть бог весть
бог весть

Боже сил! Вот опять мне снится что я на кругу арены
в праздничный осенний день в Кейсарии Приморской
городе родном и горячем как свое молодое тело
(Школа риторов библиотека не хуже александрийской
губы и ягодицы смуглых подростков обоего пола
на песке соленом и сладком в пенном вине прибоя) —

А вокруг меня ярусы зрителей как лепестки розы
белые красные складки – а против меня выходит
борец из верховьев Нила —
мохнатый и черный – шмель смерти!
Он тяжел как каменная плита
в дверях могильного склепа
навалился и давит к земле —
и похоже мне уж не выплыть
из багрового потного ада – мерзее трясин саронских
Вонь у него из пасти – ядовитей дохлой гиены
Лапы мощные как ноги буйвола
и цепкие как хвост обезьяны
подбородок сел мне на череп задом гиппопотама
Прощай веселая юность золотые тела и старые книги!
Эфиоп меня мелет как жернов —
и я уже вижу: под веки
катится колесница света
сквозь череду восходящих арок
Но тут я как раз вспоминаю: есть же Спаситель мира!
И я возношу молитву из-под страшного черного тела
из глубины униженья в слезах и позоре —
И – ясность приходит ко мне:
противник мой – наважденье
сгусток грязи бесовской со дна моей прошлой жизни
а я должен просто проснуться —
и водой иорданской омыться
Солнце встало Шорох трав над рекой
Следы птиц и зверей на песке
Я над водой на коленях Лицо и ладони в прохладе
О отчего же так сладко
мне было стоять на арене и ждать эфиопа?