Александр Бараш - Образ жизни (сборник)

луг мозаики перед тобою,
птицы гимны поют на заре,
рдяно-розовые, голубые,
и корзины плодов в сентябре.
Геометрия тонкой беседы,
каждый звук словно солнечный блик,
и живая попытка бессмертья —
ясный сон полустершихся букв.

Там, где город был когда-то у источника,
ниша есть пустая под скалой.
Там, когда вот эта жизнь закончится,
я хотел бы встретиться с тобой —
с тем, кто знает, как молиться правильно,
свой среди своих, чужим – чужой,
дом сложил, как тронул небо пальцами,
чтобы жить всю жизнь со всей семьей.
Ты нашел покой, как камень место
в кладке дома, хоть его сожгут.
Свято-пусто, снова свято, пусто,
тень от облака или подземный свет.
Пусть летят стрижи весной и осенью
мимо, как всегда, но сотни лет
здесь они своих птенцов выводят
на цветущей солнечной скале.
В сизо-черном мареве оливы
ты сидишь на камне у ручья.
Скоро я вернусь в cвой сад счастливый.
Мы – одно. Но я лишь тень себя.

Синий лен на террасе под соснами
и долина в предгорьях твоих —
это больше, чем время
и что оно
с нами делает, теплыми, сонными,
жизнь снимая, как кожу с живых.

Кто уходит – тот все же останется
тенью в зеркале, светом в окне.
Он здесь дышит, как бабочка в танце,
в напряженно-прозрачном пространстве.
И цветы, ослепительно-ясные,
как сигнальные светят огни.

Место жизни – спасенье от времени.
В гулкой чаше долины завис,
словно облако на рассвете —
пена млечная, алые нити —
пар дыхания всех,
кто жил
здесь.

В Долине Великанов
кофейни и сады
Мы жили очень странно
не зная – стоит ли

В полях горчицы сонной
и жизнь – анжабеман
когда живой как мертвый
и мертвый как живой

И облака в зените —
зеркальные следы
всех нас кто шел сквозь эти
висячие сады

Я тоже почти не выхожу из дома
никого не вижу У Ионна Мосха кажется
есть рассказ про отшельника в Лавре Герасима
(откуда источник истории про Герасима и Муму)
К нему ко входу в его пещеру
приходили мать и сестры из Иерихона
и просили выйти, что-то приносили А он
их избегал Оттачивал дар слез Подвиг
мало кому доступный Полнокровность
аскезы

Чем старше становишься,
тем меньше звуков жизни доносится
под своды существования, как будто
находишься в высокой башне, и она все
выше с каждым днем, все дальше
от городских улиц, криков, улыбок.

Она поднимается вверх десятки лет,
а потом рассыпается за несколько секунд,
не от землетрясения, а наоборот —
от прекращения толчков жизни. Сердце
расслабляется. Тело перестает
выделяться из пространства.

Археологи, когда они появятся здесь
перед строительством новой дороги,
обнаружат место, где была башня,
по цвету травы – иному, чем вокруг.
Найдут линию стен. Будут гадать
о предназначении этого сооружения.

А оно и само не знало, зачем. Просто родилось
в цепи таких же рождений. Смысл это только
промежуточное соглашение, как говорят
в политике. Но что-то тут есть, будто
на непроявленном снимке.

Иерусалим: запрокинутое лицо.
Горы вокруг: плечи.
Дни – удары пульса.
Он ждет, когда мы проснемся.

Когда мертвые откинут
тяжелые каменные одеяла
кладбища на склоне горы,
а живые – остановят машины,

выйдут из них, возьмут за руки детей,
и увидят то, с чего все началось:
узкий мост света
над ямой долины.

Акрополь
Мы где-то внизу
На рыночной площади
В переулках своего сегодняшнего дня
Но либо видим либо знаем спиной
что там наверху но рядом
есть светящиеся развалины
нашего прошлого
придающие масштаб
этому сегодняшнему часу
будто море – пене отлива

Но как их понять отсюда?
Нам доступны только проекции
Лучшая модель античности —
«строгий» мраморный идеал:
вместо ярко-страстных
красно-синих цветов
подлинного прошлого
подлинной жизни —
роскошные
бескровные
слепки