Александр Бараш - Образ жизни (сборник)

Но в пустой тишине, когда станет темно,
когда все, что сейчас, станет зваться «вчера»,
будут камни хранить золотое тепло,
а потом потеряют его, до утра.

Холм посреди чистого поля
в километре от границы.
40 лет назад на его макушке
был наблюдательный пост,
будка из бетонных блоков.

Когда сирийцы начали наступление,
холм окружили десятки танков
и били прямой наводкой по будке.
Те, кто в ней оказался,
задержали наступление на сутки.
За это время резервисты успели
добраться до Голан и и погнали
сирийские танки
обратно на север.

В детстве я
с большим воодушевлением пел песню:
«Шумела в поле злая осень,
На землю падала листва.
Их было только двадцать восемь,
а за спиной была Москва.
На них чудовища стальные
ползли стреляя на ходу —»
Позже часто снилось:
зима сорок первого года,
снежное поле, перелесок,
ледяной окопчик у шоссе,
за деревней на косогоре
усиливается гул: идут
танки.

Сон в руку.

Не то что есть выбор.
Только размен своей жизни
один к одному
с любой другой.

Души городов
переселяются из одной
эпохи в другую.
Или в другие города
того же народа —
если город был убит
нашествием
чужого мира.

Душа может и просто
бросить транзитное тело,
выбрав место,
более подходящее
для ее реализации.

Здесь ее взлетная площадка,
вскрытая археологами
и снова заросшая
горными цветами.
Части базальтового тела.
Глазницы погребальных пещер.
Горло источника.
Ребра улиц.
Сердце Дома Собраний.

И
ущелье,
втекающее
в сизое море Киннерета —
как глубокий след
незримого летательного аппарата
отраженный в сетчатке
Земли Башан.

Чистота и ясность, как
в музее. Или – на минном поле.

Поля дольменов.
Перманентное повторение
знака П —
преисторическая память
неизвестно о чем.
Все, что было потом,
распалось, рассеялось. А этот
перформанс
мегалитических призраков:
карточные домики
из каменных блоков —
пережил, переживает и,
похоже, переживет
преходящих потомков.

В центре
брошенное святилище:
концентрические волны камней,
расходящиеся
от небольшой комнаты —
очага сгущенной пустоты
на месте сакрального сияния.
Но остался солнечный диск,
всплывающий между
двумя потухшими вулканами
на границе с нынешней Сирией.

Хорошо мне в пещере моей
Словно тело она Выходить из нее —
что душе отлетать из костей

Вот вода из расщелины Тихо идет
прорастает и каплет Поставишь кувшин —
и к закату он полон прозрачным плодом

Есть на склоне над светлой долиной еда:
фига старая в облаке липких даров зерна сытные
распирают их изнутри Вот лоза

обнимает ограду из камня Вокруг
нестерпимое солнце: весь мир как слеза
бесконечен и мал

Над горою Арбель небеса высоки
В тихом Доме Собраний ни стен ни дверей
Наши души легки наши реки пусты
но все это – до срока
до зимних дождей

Если б силы хватило то бросить бы жизнь
и застыть как варан над базальтом полей
А Cпаситель придет и найдет и спасет
на колючей горе
над долиной Арбель

Как занозы от трав запустенья – в глазах
жженье сладкой надежды но перст на устах
Приходи же мы ждем мы готовы терпеть
жизнь на свете
и темную-темную смерть

Пропасть с трех сторон мертвой долины.
На краю у дороги лежит,
как сосуд, возвратившийся в глину,
крепость с мягким названьем: Мамшит.
И тяжелое золото света,
вытекая наверх из сосуда,
обращает в себя горизонт.

Это вынести трудно, как слезы
тех, кто любит. Там в центре огня —
баптистерий медового цвета,
крестоцвет византийского сна.
Был язычником – стал неофитом.
Под колоннами сизыми, снизу —
есть ступени до верхнего дна.

Ни стена не поможет, ни башни,
ни наемных убийц гарнизон.
Рано ль, поздно ль – из мути безбрежной
смерть-кочевник приносит разор.
Скорпион со змеею на месте
тихой чести и действенной грусти.
Но остался, вот видишь, узор: