Михаил Руушан - Новая мозаика

На Никитской Малой, двадцать девять
Дом стоит, как серый обелиск.
Я прошу мне на слово поверить —
Есть в нём скрытый небольшой изыск.

Женских лиц лепнина у парадных
И литьё решёток строгий ряд.
Словно в гротах бережно-опрятных
Девы обнажённые стоят.

Нимфа наготу свою прикрыла,
Будто дерзко кто-то напугал.
А другая – всю себя омыла,
Совершая сложный ритуал.

Вот весна – и та дождями мочит, —
Мраморным девчонкам неуют.
А зима метелью заморочит…
Бедным нимфам не найти приют.

Я достану валенки, пальтишки,
Варежки для нимфочек найду.
Здешние понравятся мальчишки —
Влюбятся на счастье, на беду.

Я читал запоем книги,
Даже ночью с фонарём.
Их героев видел лики,
Спал, когда за партой днём.

И одна такая книга —
Для меня победы стяг,
Рабства показав вериги.
Называется «Спартак».

Кровь, арена, рёв плебеев,
Звон мечей, доспехов стук.
Он один среди «пигмеев»,
Как ему здесь нужен друг.

Звал к свободе гладиатор,
За собой повёл рабов.
Полководец – не оратор,
Но вселял к себе любовь.

Храбро бился, не сдавался.
На одно колено став,
Погибая, защищался,
Свято веря, что он прав.

Этот образ воплотился
В современной жизни так —
В спорте заново родился
Славным обществом «Спартак».

Душно в летней электричке,
Многие стоят.
Кто-то дремлет по привычке,
Что-то говорят.

Вдруг как будто голос свыше —
Верхний скрипки звук.
Гомон стал намного тише,
И колёсный стук.

Парень, скрипка и Огинский,
В сердце боль-тоска.
Старый полонез нам близкий —
Прошлые века.

В нём прощание с отчизной —
Может, навсегда.
Очень грустно, но не тризна —
Горькая беда.

Там восстание Костюшко,
Польши передел.
Скверная судьба-подружка —
Беженца удел.

А народ, что был в вагоне,
Скрипке той внимал.
И скрипач, как на амвоне
К высшему взывал.

Очень жарко, летний день.
Влаги просит вся натура.
Лишь фонтан заменит тень,
Там сегодня десантура.

День такой по всей стране,
Всей России креатура.
Наши до конца, вполне, —
«Мальчики» из десантуры.

«Тельник», голубой берет
И спортивная фигура.
Каждый воин – как атлет.
Вот что значит десантура!

Небо, ветер, парашют,
Бренд – крылатая пехота.
Дома писем ваших ждут,
Так увидеть вас охота.

Наша гордость, наш оплот
И пророк на колеснице.
Наша армия, наш флот,
Как копьё в святой деснице.

В прошлом я бывал не раз в Коканде.
Помню – чай пил в старой чайхане.
Там чайханщик, словно по команде,
Чайник с пиалой поставил мне.

Рядом на помосте, что с коврами
Старыми, затёртыми до дыр,
Достархан с восточными дарами.
Аксакалы собрались на пир.

В тюбетейках, стёганых халатах,
Опояска – свёрнутый платок.
Трое старцев мудрых бородатых
Подводили жизненный итог.

Славили Аллаха, Магомета,
Так велел им пращуров закон.
Вдруг слова из Ветхого Завета…
Словно среди них царь Соломон.

Всё пройдёт – хорошее и горе,
Кетменём знай камни подгребай.
Всё Его вокруг послушно воле;
Каждый в себе носит ад и рай.

Чай остыл, остыла и лепёшка,
И чайханщик сдачу дать забыл.
К дому пролегла моя дорожка,
Господи, хватило б только сил.

Я постоянно ездил в Ленинград,
А в Петербурге не бывал ни разу.
Мне этот город полюбился сразу,
Я первой встрече был донельзя рад.

Изысканный и чопорный всегда,
Он только для меня стал Петербургом.
Таинственным, безумным драматургом,
В котором жить не буду никогда.

Вы не упрётесь там лицом в тупик.
Он соразмерен, всюду «прешпектива».
И нет ему нигде альтернативы,
Бывает сумрачен и ярок вмиг.

Нева, мосты, каналы и гранит.
Весь город русской классикой «исхожен».
Прямолинеен, горделиво сложен,
Вас отвергает и к себе манит.