Вадим Месяц - Мифы о Хельвиге

Они не мажут волосы своих жен красной глиной,
а бреют им ноги перламутровыми ножами,
наряжают их в ткани из душистого шелка
вместо льняной рубахи.
Потому что они – не люди. А так – соседи.

Они не приносят в жертву своих детей,
сжигая их в клетках, сплетенных из прутьев ивы.
Но не потому что их земля плодородней,
а потому что они – сердобольны.
Потому что они – не люди. А так – навроде.

У седел их лошадей не гремят черепа
поверженных в бою чужеземцев.
Их оружие не имет имен,
но прозвища всадников длинны и медоточивы…
Когда побываешь, мой друг, и ты за морями —
привези голову их царя мне.
Все равно это не люди. А комья плоти.

Послушай, Хельвиг, они не умеют врать!
О чем же тогда говорить с ними?
Наши бабы не лягут рядом с такими.
Наши коровы станут цветом другими.
Потому что они – не люди. Таких не любят.

Они пьют прозрачные вина вместо сивухи,
прославляя достоинства местного винограда,
но при этом настолько трудолюбивы,
что кажется, что они просто глупы.
Они знают правила жизни, Хельвиг!
От отвращенья тебя бы стошнило!
Потому что они – не люди. Уже не звери.

И даже писать письмена для них не постыдно,
доверяя тайны бумаге как потаскухе,
залапанной пальцами рабов и простолюдинов,
от небесного не отличая земной алфавит!
Они слагают стихи, опасаясь забвенья.
И песни поют не богам, а себе подобным.
Пожалей их, Хельвиг, перед походом.
Потому что они – не люди. А мы бессмертны.

Они долго стоят голыми на снегу.
Я покупал их от жалости, а руки дрожат.
Нигде нет женщин, прекрасней здешних.
Это Европа, Ахмед. Собольи меха.

Белокожи, статны, высокогруды.
Бабы всегда ходовой товар.
Не спрашивай, почему Аллах создал их
у границы полярного круга.

Тут пьют сивуху, когда умирает царь.
Неделями. И сгорают от пойла
прямо за общим столом. Народ балагурит.

Покойнику выбирают спутницу в смерть.
Я видел, одна согласилась.
Я бы всю жизнь носил ее на руках.
Она выбирает костер. Это Европа.

Царь лежит в черной яме, смердит.
Слуги строят помост для огромной лодки.
Вместе с лучшею девою во Вселенной
на ней он уйдет в свой рай.

Как она весела, танцуя среди гостей.
Как щедро она раздает себя
родне мертвеца, свекру, братьям, дядьям.
Они сегодня стали ее супругом.
Все ей мало. В ладонях трепещет блуд.

Если б ты видел, как безумны ее глаза,
ты бы прозрел, ослепнув.
Как она расцветает, как голосит!
Так поют только в Европе, Ахмед.

В ее песне шумят березовые сады,
воды могучих рек передвигают камни.
И губы ее мокрые и родные.
Должно быть, рябина похожа на вкус этих губ.

Я заблудился в сердце Господа.
Слепит глаза мне яркий свет.
Как слепец, вытягиваю руки,
опускаясь по скользким ступеням.
Яичный желток и горчица,
липкие, как жертвенная кровь,
и горький пастушеский дым —
мои спутники и поводыри.
Я брожу в сердце Твоем,
не думая что-нибудь найти.
В лабиринтах жизнь длиннее,
и, может, Ты запомнишь
грохот моих сапог.
Потом выйду на свежий воздух,
прислонюсь к кирпичной бойнице.
И увижу, как на лютом морозе
голые колдуны в меховых рукавицах
пляшут вокруг костра.

В свете литой луны, на Ладожском берегу
Северные слоны идут по брюхо в снегу.

Вытянутые клыки над мерзлой несут землей.
Гвардейские их полки чеканят за строем строй.

Косматые как стога, темны ледяной волной:
озерные облака цепляют своей спиной.

Северные цари сидят на слонах верхом.
Берестяные лари хранят на замке глухом.

Так с севера Ганнибал, долинам внушая страх,
спускался с альпийских скал на тридцати слонах.

Шли боевые слоны, трубя носовой трубой,
топтали лен чугуны, шар летел голубой.

А нынешние купцы в Италию снег везут,
нежнее шмальной пыльцы, съедобнее, чем мазут.

Фосфоресцирует шерсть, клубится туман и дым,
Не зависть – святая месть погубит надменный Рим.

Заплачут кесарь и поп: на цитрус и виноград,
Как мировой потоп обрушился снегопад.