Зинаида Миркина: Нескончаемая встреча

Никакого Павла нет!
Я ведь знал давно: – в просвете
В целях жизни бился бред, —
Был всегда в нас этот ветер!

Но покуда он умы
Не задул, не тронул числа.
Нам казалось – есть лишь мы:
Он же – только сон без смысла.

Только страх на полчаса,
Только холод на мгновенье.
Только мертвых голоса,
Только странное смятенье.
А теперь – со всех сторон —
И над нами и под нами —
Он – повсюду. Есть лишь он ,
А случайный сон – мы сами.

Кто я? Отчего я с ними?!
Как я жаждал доказать,
Что я есть и втиснуть имя
В мир, как жгучую печать.

Клейма, вечные печати —
Имена! О, сколько их —
Я – профессор, я – писатель! —
Ветер! Ветер! Ветер! Вихрь!

Больше даже не приснится,
Не примнится сердцу тишь…
Носит, гонит! В спины, в лица!
Таня! Как же ты стоишь?

Ни на чем… легко и просто,
Как звезда и как земля…
Таня – тихость, Таня – остров,
Память дальняя моя…
…
Stabat mater dolorosa…
Молча мать стояла.
Миру жаждущему слезы
Матерь раздавала.

Оживет и мертвый камень,
Всем иссохшим хватит —
Истекла совсем слезами,
Источилась Матерь.

Над немым сыновним телом
Птицей чернокрылой,
Все отдавши, что имела,
Скорбная застыла.

Stabat mater dolorosa…
Век, как день единый.
Матерь спросит с мира слезы,
Матерь спросит Сына.

Смотрит Матерь в наши лица
«Где ОН?» – стонет ветер.
Лучше б миру не родиться.
Если не ответит.

Не чувствую. Что мы разделены. —
Ты просто спишь, твой сон бессрочный длится,
А я смотрю твои цветные сны,
Уже не видя самого сновидца.

Расправлен дух в последней глубине.
Недвижный лик из мрамора изваян.
Но что же, что же движется во мне?
По чьим веленьям сердце оживает?

Не чувствую, что мы разделены.
Ни «там», ни «здесь» – все те же волны света…

Ты спишь. А мне показываешь сны.
Цветные сны твои… но сны ли это?

Бессмертие… Оно живет вот тут,
В моем виске пульсирует бессмертье.
Чужие сны невидимо плывут
И предстают перед глазами сердца.
Не разбуди, а вниди в долгий сон…
Великий сон горы веками длится.
Отвесом к небу профиль устремлен.
Пространство кружит, как большая птица.

Не разбуди… Ну что с того, что вдруг
Покажешь всем, откроешь перед всеми?
О, веточки оторванный испуг!
О, раненое, вскрикнувшее время!

Не тронь его. Источники темны.
Чем глубже пласт, тем тише, безответней.
Лишь научись смотреть чужие сны,
И Бог войдет в твой сон тысячелетний.

Чужие сны… И мой прозрачный сон,
Вам всем чужой… А небо над домами?
А тот густой, поросший лесом склон?
А это отгорающее пламя?

Все чуждое? И как чужие сны
Неведомо? Чей дух наполнил глину?
Кто чертит в небе линию сосны?
Кто чертит в скалах тайные картины?

Нет никого. Лишь блики на воде,
Загадки леса, вечности дремота.
Не кто, а что. Не где-то, а везде ,
Всегда, во всем , и все же —
кто-то. Кто-то.

Я вслушиваюсь в собственную душу.
Звук замирает. Внешний мир приглушен.
Во мне растет (о, как она нужна!)
Раскинувшая крылья тишина —
Невидимый, нерукотворный храм,
Поставленный наперерез ветрам.
Угадываю… Различаю… Верю…
Молчанье открывается, как двери,
В тот самый сокровеннейший придел,
Где только дух – и ни имен, ни тел.
Здесь пустота. Как там, вверху Синая.
Великая. Единая. Сквозная.
Очищенный, освобожденный путь
В любую грудь.

Тот путь, ведущий от тебя ко мне, —
Прорывы света, небеса в окне,
Та тихая таинственная связь,
Что длится вечно, изнутри светясь,
Тот общий сон, что, всем приснясь, прожег
Из сердца выход внутрь другого Бог.

И сотворил Господь Адама спящим.
Он жил во сне. Он видел вещий сон:
Рассветный луч в густо-зеленой чаще,
Пахучий ландыш, нежный анемон.
Луг отцветал и наливался колос,
И в сон пространства не врывался крик.
Земле и небу снился тот же Голос,
Глядел сквозь всех один и тот же Лик.