Зинаида Миркина: Зерно покоя

Стихи Зинаиды Миркиной – это духовная поэзия в полном смысле этого слова, и наверное потому не всегда и не всеми они воспринимаются как поэзия. Но были же они замечены Борисом Чичибабиным, сказавшим ей:

Вслушаемся, вглядимся и мы.

Вот четверостишие, которое уместно прозвучало бы как молитва над телом усопшего:

Смерть человека – это не естественный акт в природном круговороте веществ, но священный акт возвращения к Богу: Бог сам занимает оставленное умершим место. Природа содрогается не от могучих катаклизмов, но от исчезновения в ней одного живого существа, от нарушения естественного хода событий, в который внезапно вмешался Бог. Эти слова – «дрогнувшая природа» – дорого стоят.

Любая поэзия – это особый мир. Но не так часто и не всякому поэту удается выразить сущность открывающегося ему мира в поэтической формуле:

Стихи Зинаиды Миркиной – устроительство храма. Читателю предлагается не катарсис в результате эстетического сопереживания, но соучастие в делании, которое превращает мир в храм Божий.

У всякого настоящего поэта можно найти стихи о поэзии, ибо это стихи о самом главном деле жизни. Таких стихов у Миркиной совсем немного, но тем более они заслуживают цитирования:

Доминанта в этом понимании поэзии – отказ от самости, от гордыни независимости творчества- последнего соблазна поэта. Однако этот отказ парадоксально совмещается с абсолютной свободой выбора, ибо «молчание» не диктует поэту, что и как выбирать. В молчание нужно вслушиваться изо всех сил: «Что это окутывает душу, тайное пророчит торжество? Мы отговорили. Надо слушать. Замолчать и слушать… Но кого?» Сами рифмы здесь приглушены, и в них тоже надо внимательно вслушиваться. И далее уже в другом стихотворении, звучит молитва-просьба: «… Луч последний лег на сосну. Отпусти меня в тишину… И, не зримая никому, все любимое обниму». Тишина здесь важна не сама по себе, но как некое условие, приуготавливающее человека к единению с самым высшим: «Такая полнота покоя, Такое равновесье сил… И тишина была такою, Что голос Бога доходил Сквозь опрозраченные скалы, Сквозь распахнувшийся простор – и Сердцу Истина предстала Как глазу очертанье гор». Молчание здесь – особое духовное состояние, когда, «минуя мысль, минуя разум, от сердца к сердцу весть идет… И появляется свобода, с которой всякий труд – не труд, с которой шествуют по водам и на распятие идут… И если есть еще тревога, она о том, как бы во сне и в мыслях не обидеть Бога, предавшегося в руки мне».

В стихах 3. Миркиной нет никакого психологического «мусора», который так любезен романтикам и модернистам. В них нет болезненной тоски по недоданному счастью, недоразделенной любви или недостижимой социальной справедливости. Природное – это только вместилище духовного и, одновременно, образ или даже икона Бога:

Конкретные связи людей и событий становятся неинтересными в присутствии «тайной связи бытия». Так формулируется программа уже не поэзии, а жизни: «Жить в неведомом месте С лебедой у крыльца, Отрешась от известий И включившись в сердца. Укрепить сквозь пустоты С каждым тайную связь, Отрешась от заботы И в молитву включась». Мир предстает не бытом, хотя бы и романтизированным, и не трагедией, но храмом, который созидается здесь и сейчас. Тем самым и природа предстает не как отражение или символ человеческих страстей, но как место богоявления, как указание на пребывание Бога в этом мире: «И никаких чудес и никаких видений, Лишь тишина небес и моря разворот. Но длинные, как жизнь, недвижимые тени, Как тонкие персты, указывают: вот!»