Array Антология - За границами снов

Сначала доктор, так и не произнеся ни единого звука (неужели он еще и немой?), положил меня на березовую лавку и довольно долго простукивал деревянным молоточком, затем достал стетоскоп и прослушивал, наверное, никак не меньше получаса, каждый сантиметр моей поверхности, не забыв даже про пяточки. Вдруг он нахмурился, заохал и начал раскачиваться из стороны в сторону, затем резко и как-то уж слишком бодро встал и, почти что маршируя, вышел в соседнюю комнату, откуда спустя несколько минут что-то громко забулькало и сильно запахло какими-то таинственного свойства растительными ингредиентами.

Еще через несколько минут доктор, уже довольный, снова зашел в комнату, где я по-прежнему лежал на лавке, и мне ничего не оставалось более, как еще раз удивиться поразительному сходству Айыыбы Лида с Толстым. На этот раз доктор был завернут в толстый пушистый плед, под которым, примерно в районе груди, что-то рьяно пиналось и шевелилось. С не менее радостным выражением лица добрый доктор Куку извлек из-под пледа мелкого, полосатого и довольно неплохо откормленного джунгарского хомячка, пробормотав под нос: «А вот и твой пушистый лекарь пожаловал к нам на огонек…»

Хомячок, всей своей няшностью напоминающий китайскую плюшевую игрушку-повторюшку, в ответ что-то пропищал, явно не желая играть роль пушистого лекаря. Да и меня, откровенно говоря, все это начинало уже слегка поднапрягать. Что знахарь собрался делать? Оказалось, вот что: взяв мохнатое животное в свою, воистину титанических размеров, лопатоподобную ладонь, старик с нескрываемым и почти что маниакальным энтузиазмом принялся натирать меня зверьком, который поначалу недовольно попискивал, затем укоризненно хрипел, а примерно еще минут через сорок и вовсе перестал издавать какие-либо звуки.

Так прошло часа два. Хомяк молчал. Однако, когда доктор Куку все-таки оторвал зверька от моей натертой, а оттого раскрасневшейся, поверхности кожи, животное вдруг умиляюще пропищало на чистейшем русском языке: «Теперь все понятно. Я очень надеюсь, что мой диагноз не прозвучит для вас как приговор и надежда все-таки есть. У вас жук».

Я вопросительно уставился куда-то вверх, периодически переводя взгляд то на доктора, то на хомячка. Старик немного пошамкал губами и прохрипел: «Жук… Давно я не сталкивался с ними, но, видно, что моя судьба – выиграть еще одну битву с этими треклятыми сущностями. Для этого нам потребуется совершить пешую прогулку в самые глубины пещер. По дороге объясню тебе всю суть проблемы». Мы вышли из знахарского домика и направились в неизвестность по покатой туманной лесной дорожке. Облачная дымка ничуть не рассеялась, хотя на поверхности трав и деревьев появилась блестяще-переливчатая роса. Примерно через полчаса впереди, метрах этак в десяти от нас, что-то загадочно зачернелось, а еще через несколько шагов стало очевидно, что это, оказывается, чернел вход в пещеру. Высотой он был метров семь или восемь, а сразу за этой дыркой в скале начинался резкий, практически отвесный спуск куда-то в мрачноватые недра Косматой, где, по идее, могло оказаться вообще все что угодно: от совсем ничего до лежащего на золотых копях Змея Горыныча с инкрустированными в чешуйчатую шкуру самоцветами.

Доктор зажег смоляной коптящий факел, и в тусклом сиянии на сводах пещеры проступили загадочные письмена, довольно-таки древние на вид и настолько же нечитаемые. Я пригляделся к рисункам, периодически то там, то сям проступавшим между надписями, и понял, что сии знатные образчики наскальной живописи изображали странного вида инсектоидных существ, чем-то напоминающих не то чужих из соответствующего американского блокбастера, не то гигантских воинствующих насекомых из «Звездного десанта». Тонкими светящимися нитями линий насекомые были связаны с высокими тощими людьми, имевшими в своей линейно-узорчатой схематичности нечто божественно-ацтекское. В то же время детальность и гротескность их прорисовки имела во всей своей комплексной совокупности нечто невыразимо и неуловимо, но совершенно явно босховское, вызывающее архетипический испуг, а по степени северноплеменной этнической мрачности готовое соревноваться с творениями Ганса Гигера или даже Азария Горчакова.

Сдерживая в себе желание произнести какое-нибудь многоэтажное заклинание на неизвестном мне языке науатль и тем самым вызвать инфернально-доисторическое индейское божество, я подумал о том, какую огромную все-таки роль играет массовая культура в закреплении определенного порядка в схематическом образе мышления человечества и вектора его обобщенной ментальной направленности, выгодной в каждый конкретный период исторического когнитивно-цивилизационного континуума. Насколько же взгляд на вещи пронырливо-изворотливого и горделивого, но в то же время романтически-благородного и наивно вдохновленного революциями человека вековой давности отличается от нынешних измельчавших и индульгирующих трололошек, фрустрирующих ололошек и прочих школьно-пубертатных паладинов интернета, похотливо и честолюбиво протирающих до дыр свои тщедушные клавиатуры на всяких там хабрах, лурках, башах, упячках, в соцсетях – и прочих отхожих местах мировой паутины, превращаясь в сетевые гаджеты для автогенерации дегенеративного контента виртуализированного общества!