Array Антология - За границами снов

Большой темно-красной птицей над ненавистью носился человек в старом трико, и все глаза охотились за ним. Он, фигляр, шут, осмелился смеяться над толпой, обманул ее ожидания. Близка расправа.

А человек хохотал весело, беззаботно и, казалось, не знал, что внизу, под ним, много голов с единственной трезвой и неумолимой мыслью: «Смерть шуту!»

А человек летал и хохотал, и ветер помогал ему, и никто не мог схватить его, и человек смеялся, смеялся, смеялся…

И лохматый конец каната реял над головами, фаршированными злобой, как хвост кометы.

Наутро небольшая бульварная газетенка поместила в разделе «Происшествия» следующие заметки:

Нам стало известно, что вчера вследствие пожара у г-на К.К. погибли все свиньи (числом 2).

Редакция выражает соболезнование г-ну К.К.

Сегодня, в 7 часов утра в куче бумажных колпаков и серпантина мусорщики обнаружили труп неизвестного. Опознание не представляется возможным: труп обезображен до неузнаваемости. Сохранились великолепные зубы, открытые оскалом смеха. Сомкнуть челюсти не удалось нашим лучшим специалистам.

– Пойду, куда глаза глядят!

Сказано громко и внятно, не без покушения на сильный эффект. Выражение, правда, несколько неопределенно, но тем не менее недвусмысленно.

Ответствуют – два занятых кресла, два отсутствующих затылка (вид сзади).

Разноцветный экран дышит и живет; он кажется мне сейчас самым одушевленным существом, которому к тому же не откажешь в привлекательности. Я ж ощущаю себя какой-то придуманной, серой, жалкой в своей необязательности в данном интерьере, в пространстве и времени…

Обхожу кресло сразу с обеих сторон, мои полупрозрачные половинки встречаются перед экраном и, сердечно поздоровавшись за руку, сливаются в одно целое. Меня, во всяком случае, это удивляет, но, не успев разобраться в сем феномене, слышу: «Отойди! Не видно!»

Присаживаясь в сторонке на диван и с большой скоростью и с еще большим недоумением меняю все чистые и смешанные, мыслимые и немыслимые цвета. Чтоб заметить это новое явление, мне было достаточно видеть свои руки: вот они стали ядовито-зелеными, вот – фиолетовыми… Бирюзовые! Темно-алые. Напоследок – совсем уж какого-то сумасшедшего оттенка: то ли цвета переспелого плода хлебного дерева с переходом в ультрамарин, то ли цвета только что пойманного анчоуса с отливом берлинской лазури… Последний цветовопль достиг такой силы, что оставил в воздухе запах ацетона и железной окалины. Но…

Мощный, хорошо налаженный голос кричал: «Нет скажешь! Скажешь!!»

Делать нечего… Пойду в вышеуказанном направлении. Куда на сей раз приведут меня глаза? Темно? – Хорошо. Дождь? – Еще лучше. Закрутить вокруг горла шарф, втиснуться в старое черное пальто, в руку – отцовский зонт и – за дверь!

… Хлопнула!.. Не заметят. На улицу!

Пробежала лестничные пролеты, выскользнула из подъезда. Да где же это я?.. Воздух!.. Вдох – и не хочется выдыхать…Тополиная горечь, немыслимая свежесть, пьянящая трезвость. Правда какая-то! Стою и дышу. Вот просто. Стою и дышу.

Сырая, многозначительная тишина. Обетованная. Недостижимая. Баснословная. Некоторые вкрапления ее совсем не портят: стук дождевых капель, небольших, редких, гудок электрички, проносящейся где-то по краю мира, лай дальних собак. Кажется, что эти звуки только снятся ей. И я становлюсь ее полноправной частью: иду, настукиваю каблуками по плитам тротуара, стараясь щедрей наступать в лужи, – так звук мягче падает в тишину.

Туда, в самую длинную улицу, всю в черных облаках лип. Увеличив влажность души, сразу же соглашаюсь с таким деликатным, тактичным, тонким дождем, что мне желательно идти в его ритме. На этом закрываю зонт.

«Самопредоставленность». Слово какое… Полное эха. Вещь подчас опасная. Но иногда – необходимая… Дай собраться. Дай подумать. Оглянуться. Вернуться к себе.

И я продолжаю свой замедленный (ведь дождь просил) бег на дистанцию неопределенной протяженности.

Есть улицы, старые и длинные, как корни большого мудрого дерева, корни, обросшие переулками, корни, протянутые из прошлого в настоящее и обратно… Это корни города, связные времени. По ним проходят легенды и предания, живым соком струятся в них воспоминания… Читала или слышала где-то, будто вечерние сумерки имеют привычку задерживаться здесь дольше, и когда другие улицы уже окончательно потемнеют, на старых лежит нетронутая синева… Я до сих пор не проверила этого…