«Ах, лодырь ты, дурак лохматый!
Беги, бреши, чтоб слышно было!
Горшечник! Чертово ты рыло!»
Пса на все корки разбранив,
Михась ружье с плеча снимает,
На ржавый гвоздь его цепляет
И в хату входит, приуныв.
Молчит, глаза отвел в сторонку,
Чтоб сразу не узнала женка:
Ведь если только скажешь слово,
Дохнешь — и влип уже, готово!
«И где ты этак налупился?
А чтоб ты, сыч, смолы напился! —
Жена накинулась сердито. —
Пропьешь ведь разум, волокита!
Хоть в пост бы, ирод, воздержался,
Не зря свиньей, знать, любовался!»
«А в пост, скажи, ругаться можно?
Ведь это, мать моя, безбожно! —
Смеясь, ответил ей Михал. —
Я ж под забором не лежал.
Ну, перестань кричать, не лайся.
В дорогу лучше собирайся!»
«Да ты совсем сдурел. Хорош!
Куда в дорогу? Что плетешь?»
Жена к Михасю подступила,
Но сразу тон переменила,
Почуяв правду. Как иглою,
Пронзило сердце ей тоскою.
К отцу придвинулись ребята.
Как раз вошел и дядя в хату.
«Так вот, Антось, переезжаем.
Последний час тут доживаем».
«Куда?» — «В Поречье, брат, в болото!»
«Чтоб треснуть пану! Вот забота!
В какую глушь он загоняет!»
Антось Поречье проклинает.
А мать вздохнула: «Трудно, трудно!»
И сразу в хате стало смутно,
Как будто из углов и щелей,
Где пятна, мох, суки чернели,
Все беды вдруг повыползали
И так сурово озирали
Больших и малых, скарб их нищий,
Их неприглядное жилище,
Что люди руки опустили
И разом речи прекратили.
Почти без сил сидела мать:
Сказать легко — переезжать!
Ведь как-никак тут обжились,
На ноги было поднялись.
Пожить еще б годочек тихо!
Так нет, опять такое лихо —
Пожитки собирай, трясись
По колеям, с добром, с семьею,
Как раз в распутицу, весною.
«Где наше, брат, не пропадало! —
Сказал Михал. — Трудней бывало!
Иль только света, что в окошке?
Ну, что ж! Помаемся немножко,
А там приладимся за лето.
Не сыщешь ямы горше этой.
Где здесь покос? Идти устанешь!
А там ведь близко, возле дома.
Поречье мне насквозь знакомо.
Луга что море, не оглянешь.
И, как в венке, стоит там хата.
Грибов и ягод — страх богато!
И детям будет веселее…»
«Поедем, тятенька, скорее!
Грибы я быстро собираю
И где какой заране знаю!» —
Костусь в ладоши бьет и скачет.
А мать от горя чуть не плачет.
«С одних грибов, брат, не запляшешь.
Вот что про хлеб ты нам расскажешь? —
Спросил Антось уже сердито. —
Где там посеять можно жито?
Земли — лишь бабке старой сесть!
Ведь это вроде в петлю лезть!»
«И ничего, брат, не попишешь, —
Живем не под своею крышей…»
«Ему, как выпил, горя мало!» —
На батьку снова мать напала.
«Мне, думаешь ты, очень сладко?
Тут ясно сказано и кратко,
А с паном не затеешь спора,
Ступай — и все, без разговора!
А нет — так вон! С куста ворона,
А семь — на куст… Все люди стонут,
Хлеб не легко теперь дается!
Пустым быть месту не придется.
Не будет нас — другой там сядет,
Не разбирая и не глядя,
Какой надел лесничий дал».
«Так оно так, да жаль труда,
Ведь сколько сил здесь положили
И землю славно угноили.
А вышло, что напрасно бились
И столько тяжких лет трудились
На черта лысого с болота!
Придет на наше место кто-то
Плоды чужие пожинать
И никаких забот не знать.
Спасибо он за то не скажет,
А фигу лишь тебе покажет».
«Ну, что ж поделать, коль такая
Нам доля выпала лихая».
На третий день пришли подводы,
Все свояки поприезжали —
Делить и радость и печали;
Как будто ехали всем родом
На ярмарку под рождество
Иль на иное торжество.
И суета пошла большая:
Была открыта кладовая,
И сени настежь. Как попало
Добро крестьянское лежало,
Все громоздилось без разбора.
Кадушки, ведра у забора
В траве на время приютились,
А возле них горшки толпились,
Ушаты старые дремали
И кротко очереди ждали.
И тут же сбоку, словно пьяный,
Навой приткнулся деревянный. {90}
Верстак разобранный валялся,
А на веревке мех болтался.
Пустела хата. Стены в ней
Как будто сделались темней.
Все поразметано кругом,
Все не на месте, все вверх дном, —
Совсем чужой казалась хата.
Ухваты, вилы и лопата
Теперь в одном углу стояли.
А гвозди тут и там торчали
По стенам голым, как щетина.
Сновали дети и мужчины, —
На двор пожитки каждый нес
И там укладывал на воз.
А мать сундук свой паковала
И мелочь всякую сбирала.
Бее суетились деловито,
Как в муравейнике разрытом, —
До нитки все с собою брали —
Подводы на глазах вспухали.