Владимир Соколов: Снег в сентябре

«Натали, Наталья, Ната»…
Что такое, господа!
Это, милые, чревато
Волей божьего суда.

Для того ли русский гений
В поле голову сложил.
Чтобы сонм стихотворений
Той же
Надобе
служил.

Есть прямое указанье,
Чтоб ее нетленный свет
Защищал стихом и дланью
Божьей милостью поэт.

Нет сил никаких улыбаться,
Как раньше, с тобой говорить,
На доброе слово сдаваться,
Недоброе слово хулить.

Я все тебе отдал. И тело
И душу — до крайнего дня.
Послушай, куда же ты дела,
Куда же ты дела меня?

На узкие листья рябины,
Шумя, налетает закат,
И тучи на нас, как руины
Воздушного замка, летят.

В те дни
За тридевять земель
Еще гремел порог Падунский,
И ветер, с берега подувший,
На волны скидывал метель.

Чернело древнее село,
На воду бешеную глядя,
Карбасы к берегу приладя,
Убрав и вершень, и весло.

В те дни при занятости всей
Один геолог, ежась зябко,
Взглянул, придерживая шапку,
На мыс по имени Пурсей.

И, став под каменный отвес,
Врубил в скалу как бы навечно:
«Здесь будет выстроена…»
Лес Шумел надменно и беспечно.

Он так эпически гудел,
Как будто пел былинный некто,
И снисходительно глядел
На малыша из Госпроекта.

А тот в большой его тени
Шагал, смеясь лицом открытым,
К товарищу с теодолитом,
На свет полуторки…
В те дни.

Утешь меня. Скажи мне: все неправда,
И я поверю. Я хочу поверить.
Я
должен
верить
через не могу.
На отдаленном синем берегу
Моей реки, зовущейся Непрядва,
На камушке сидишь ты.
Злая челядь —
На противоположном берегу.

Утешь меня. Скажи мне: все, что было,—
Случайность, наважденье, не закон.
И я влюбленно, а не через силу
Тебе отвечу русским языком.
Утешь меня. Чтоб впредь не попрекали.
Ведь я силен. Еще сильней — со зла.
…И я погибну на реке Каяле,
Чтоб ты, как Русь, как девочка,
жила.

Я думал — рассветные птицы поют,
А это цикад свиристенье.
Внушает им пенье их темный уют,
Дрожащие ночью растенья.

А я пробудился. Как будто в окне
Большая заря наставала.
А было черно. И подумалось мне:
Лишь этого недоставало.

Но так и случилось. В оконный проем
Шумели кусты-невидимки.
И думал я долго о прошлом твоем,
Что в бедной скрывается дымке.

От этого зябко щемило в груди
И будущее закрывалось
Все тем, что угасло давно позади,
Но все ж позади оставалось.

И всю эту влажную южную ночь
С открытыми спал я глазами.
И было уже мне мириться невмочь
С бездомными их голосами.

Но вот они смолкли, зажав в кулачке
Рассветной росинки монету…
И снилось тебе о домашнем сверчке,
Которого все еще нету.

Забавна эта мысль Петра.
Но сколь мудра и величава,
Пронзающая до нутра,
Смешная с первого начала.

Мне интересен лик его
В тот миг, когда он быстро взвесил
Все «да» и «нет» до одного.
Он был тогда угрюм иль весел!

Он, может, так захохотал,
Что терем колоколом грянул,
А может быть, чертеж скатал
В трубу подзорную и глянул!

И увидал, как на страду —
По всем колдобинам России,
С холстом и кистью не в ладу,
Идут внебрачноприжитые.

И, маясь дивною судьбой,
Находят лад, и знаменито
Всей неприкаянной гурьбой
Грехи отмаливают чьи-то.

Пусть в нас иной, несхожий пыл
Великой волею заронен,
Нам надо помнить, как он был,
Художник русский, узаконен.

«Звезда полей, звезда полей над отчим домом
И матери моей печальная рука…» —
Осколок песни той вчера за тихим Доном
Из чуждых уст настиг меня издалека.

И воцарился мир, забвенью не подвластный.
И воцарилась даль — во славу ржи и льна…
Нам не нужны слова в любви настолько ясной,
Что ясно только то, что жизнь у нас одна.

Звезда полей, звезда! Как искорка на сини!
Она зайдет! Тогда зайти звезде моей.
Мне нужен черный хлеб, как белый снег
пустыне,
Мне нужен белый хлеб для женщины твоей.