Нина Ягодинцева - Избранное

И эта рыхлая обочина,
Забрызганная дочерна,
И эта ночь, где между прочими
Она случайно зажжена

Не то обидою вчерашнею,
Не то грядущею бедой…
Она уже почти погашена
И умирает молодой.

Её зрачки – сплошное зарево,
И пепел – прядями волос.
И плоть её – бессильный воск –
Едва ли отольётся заново.

Июльский ливень лип, рискующий пролиться,
Держащий на весу немыслимую цветь…
Как слёзы на глазах наивного провидца,
Сквозь молодую жизнь увидевшего смерть.

Всё камень и металл – но липы вдоль проспекта,
И предвечерний час – над ними, на весу.
Всё музыка вокруг – и ничего не спето,
И я иду одна и музыку несу.

Вот-вот сорвёт струну растерянного взгляда,
Вот-вот обрушит мрак и ливень разольёт,
И цвет собьёт в траву, и жёлтой каплей яда
Горячая луна над городом взойдёт!

Но если удержать, не покачнувшись, если
Всей музыкою стать, всей дождевой водой,
Опомнишься: они из вечности воскресли
Для радости твоей, со-бытия с тобой.

Поманил небесный берег,
Облачной чертою явленный –
Сколь серебряных свирелек
Брошено в саду под яблоней!

Рыжие обрывы рек ли,
Ветви, стрехи да скворечники
Затуманились, померкли
Перед гнёздами нездешними…

Нам привычней сеять ропот
И уста сушить молитвами –
Там ведь тоже нежность копят,
Ждут, поют, стучат калитками,

Выпекают жаворонков,
Выбегают, машут, празднуют,
В полотенечки на кромках
Заплетают нитки красные…

То-то край назвали раем
По его заботам истовым…
Мы свирельки подбираем,
Что-то грустное насвистываем.

Только больно неумело,
Даже если очень грустное:
Дунул – сердце онемело,
Сжал сильней – свирелька хрустнула…

Листвы взволнованная речь
Ошеломляет, нарастая:
На этот ветер можно лечь
И долго мчаться, не взлетая,

Легко сминая гребни волн,
Сбивая лиственную пену,
Зелёный гул со всех сторон
Вбирая постепенно…

Пока в душе ещё темно,
Блуждает, словно свет в кристалле,
Всё то, что произнесено
Листвы закрытыми устами –
Всё то, что обретает слог
Вблизи молчанья, между строк.

Но если настигает страх,
И даже защититься нечем –
На всех немыслимых ветрах
Распустятся полотна речи:

Спасти, утешить, оберечь,
Дать мужества на ополченье…
И небо – речь, и поле – речь,
И рек студёные реченья.

Необъяснимо – там было что-то иное:
В радужной плёнке палящего душу зноя
Горы вдали и облако над горами,
Словно платок, безнадёжно прижатый к ране.

Что-то иное: и поделиться не с кем
Не одиночеством – чистым озёрным плеском,
Зыбью, качающей лодочку или щепку…
Непостижимо! Но держит легко и цепко,
Словно репей, высыхая до золотого,
Память: ещё до света, ещё до слова.

Только тогда, не владея высоким слогом,
И никаким вообще, я делила с Богом
Тайну молчанья и тайну преображенья:
Лёгкого струения и скольженья…

Но то, что было водой, настигает лавой,
Славой кромешной и оттепелью кровавой,
Зверем, молча кладущим лапы на плечи,
Властно зрачки сужающим: жажда речи.

Пади, вечерняя роса,
Роса вечерняя!
Прости за всё, за что нельзя
Просить прощения!

Пади, как падают в поклон
Пред виноватыми,
Сырой подол беря в полон
Лесными мятами!

Не зёрнышком среди хлебов,
Не рыбкой в неводе –
Пади, как падает любовь
Под ноги нелюби,

Пади на травы и цветы
Горючей влагою –
И он опомнится: «Да ты
Сегодня плакала?..»

Выцвели бутоны полушалка,
Очи стали глубже и темней
В нищете безвыходной и жалкой,
В неизбывном страхе за детей.

Век сошёл, обрушилась держава,
Хищною травою поросла –
А она терпела и рожала,
Ношу неподъёмную несла,

Сберегая душу от надлома,
От пророчеств и иной чумы
Посреди ветшающего дома
В глубине почти недвижной тьмы…