Нина Ягодинцева - Избранное

Смутное их появленье,
Грозные их голоса…
В странное это мгновенье,
Вскрикнув, откроешь глаза –

Ночь опустела. Ни звука.
Тьма, как бумага, груба,
Тёплую смуглую руку
Тайна снимает со лба.

И сон в глазах чернее ночи –
Душа покинула ночлег
И провожает вдоль обочин
Неутолимый плач телег.

Накрыты душною овчиной,
Дыханье пряча, дети спят.
Тяжёлых звёзд полны пучины,
Как яблок августовский сад.

Душа, изгнанница из рая,
Скажи, что значит этот сон,
Где пыль, серебряно мерцая,
Легко хрустит под колесом?

Никто вослед им не заплакал –
Подите, коли Бог не спас…
И только гневный чёрный факел
До боли вглядывался в нас.

Из мелочей! Из мелочей –
Из неумелых и неловких
Не умолчаний – так речей…
Из гиблых пасмурных ночей,
Качающих, как в старой лодке,
Где прибывает темнота
Со дна, пробитого о камень.
И век не тот, и жизнь не та,
И течь не вычерпать руками.

Из мелочей – из ничего!
Из огонька в траве прибрежной,
Из бормотанья птичьего,
Из лунной тени на чело,
Неуловимой, неизбежной.
Оттуда, с призрачного дна, –
Смирение перед судьбою:
Так застывает глубина,
Едва колеблясь под стопою.

Из мелочей! Крупинки звёзд,
Сухие слёзы океана,
Пустыни каменный погост
И слов качающийся мост –
Упругий мост самообмана…
Из ежедневной суеты –
Трамвая, ЖЭКа, магазина –
Штрихи слагаются в черты:
Они прекрасны и чисты
Пронзительно, невыразимо.

Я знаю, как плачет вода, если нехотя льётся
В иссохшие недра забывшего небо колодца.

Как руки целует, безвольно сквозь пальцы стекая,
До гневного пламени в чёрную плоть проникая.

Как шёпот её, поднимаясь из огненных трещин,
Сначала беспомощный, скоро становится вещим.

И вот уже вёдра звенят, и тяжёлые цепи,
Крутя барабан, устремляются с грохотом к цели.

Хрустальная тяжесть, сверканье и плеск, и прохлада –
За первые слёзы, за страшные слёзы награда.

И в эти мгновенья бывает прекрасно и странно
Представить себе безграничную гладь океана.

Матушка моя, Москва!
Переулки домотканые,
Церкви белые, румяные,
Пряничные облака!

И наивны, и легки,
Руки радостно раскинуты.
Здравствуйте, купцы да иноки,
Красно солнышко Москвы!

Сколь по свету ни носи –
Все другие двери заперты.
То в приюте, то на паперти –
Нет мне дома на Руси.

По булыжным мостовым,
По цветной лоскутной сырости –
То ли в гости, то ли в сироты,
То ли снегом в пёстрый дым.

Тот город, где живу, тебя не вспоминая, –
Иной, наверно, свет. Вселенная иная:

Седой котёл зимы – в степное бесприютство!
Но как вольно словам! И как они поются!

И радостно летят от края и до края,
Через века веков друг друга окликая.

А в зеркалах – чума, а в родниках – отрава,
И слева – тишина, но что-то бьётся справа…

Суждённая стезя железным швом прошита,
И вся моя земля – души твоей защита,

И клонятся главы пред светлые иконы,
Предчувствием любви в грядущее влекомы.

Пальцы, стиснутые горестно –
Как мне вольно, как мне боязно!

На семи твоих холмах –
Легче выдох, круче взмах.

Всем летящим – ах, не падайте!
Я люблю тебя – без памяти.

Память плачет под замком:
Память-узник ни о ком.

Матушка моя, кормилица!
Снегом снидет, ливнем выльется,

Путь-дорожку устеля,
Всё, что было без тебя…

В ночь на Рождество переполнены храмы,
Мостовые чёрной глазурью облиты.
Где в твоей толпе проститутки и хамы? –
Всех твоих детей обнимают молитвы.

Все стоим на паперти. Там, за дверями,
Ласково и грустно, высоко и чисто
Пение восходит, как будто сиянье,
Мягко обещая за нас поручиться.

Время пересчитано. Третьей волною
Вечность проплывает над снежною сушей.
Это Рождество начинает иное
Мироисчисление: только послушай