Array Антология - Тропинка в дивный сад

В просторных номерах сияющих отелей,
в домашних блиндажах, дарующих покой,
аркадами мостов, потемками туннелей,
мой голос говорит – неровный, нервный, злой.

В портовых городах, в глухой периферии
отчетливо звучит, скандально и взасос,
срывается на вопль, на приступ аритмии,
на выкрик из толпы, набатный звучный «SOS».

Он – рифма, консонанс, мелодия для флейты,
ударит спектром чувств осеннего листа,
до боли, до черты шкалы по Фаренгейту,
конечно, если есть какая-то черта.

В несбывшейся дали, в коротком настоящем,
по улице простых и благородных дел
мой голос прозвучит составом, проходящим
на самый близкий фронт немирных децибел.

Он будет там, где вам, возможно, станет туго,
где помощь не висит на каждом фонаре,
мой голос постучит в разбитую фрамугу
и что-нибудь расскажет о счастье и добре.

Вы вспомните тогда насущный запах жизни
и терпкий вкус парного, с дождинкой, молока.
Он будет верен вам, ему ведь только свистни,
знакомый голос мой, надтреснутый слегка.

Без отчаянных признаний и обмена адресов
В стылом зале ожиданий без томительных часов,
В теплом свитере на вырост, угловатый и худой,
Бесшабашен и задирист, март прощается со мной.

Март уходит, не ухожен, не привечен, не согрет,
Без формальностей, таможен, с улюлюканьем вослед,
И вздыхает тихо дворник, разбивая мерзлый снег,
Мы расстанемся во вторник не на год, на целый век.

Он исчезнет, растворится в серых тучах и ручьях,
Оставляя луж корытца, талый лед, наивный страх,
Чай ромашковый с лимоном и фиалку на окне,
Платье тонкого шифона с лентой цвета каберне.

Потомок царя Соломона в седом баобабе живет,
Одежда его из питона, на завтрак фисташковый мед,
Жилище увито цветами, украшено шкурами львов,
И каждое утро с мольбами он просит искусных волхвов

О том, чтоб в холодной России, праправнучка выспренних бонз
Билет поскорее купила в Зимбабве, Виктория-Фолс.
Он встретит ее на жирафе, с толпой репортеров газет,
И сотни ее фотографий заполнят всемирную сеть.

Ей солнце из облачной ложи раскрасит, как мастер Ван Дейк,
В палящий коричневый кожу с оттенками бронзовых рек.
Ее искупает Замбези, сафари подарит азарт
И, словно в мифической пьесе, ей руку лизнет леопард.

Напрасно. Она не приедет и даже письмо не пришлет.
В России ручные медведи, им нужен особый уход.
Ее непогода не пустит, ей годы морщинками мстят…
С тоской и тягучею грустью протяжно рычит водопад.

Слепой туман. Канада. Терра Нова.
Пять тонн трески – награда китолова.
Прибрежный пляж. Целуют щедро в ухо.
Месье дю Важ, ваш пес в песке по брюхо!
Морской пейзаж из фьордов и туманов,
Наш экипаж потомственных норманнов,
Идем в Сент-Джонс. В столицу! Ах, как трудно
Дышать, когда туманно дремлет утро.
Сто двадцать дней сияния кристаллов.
Наедине. Браслетом из опалов.
Ваш черный пес, месье дю Важ, так предан.
Во мгле утес укутан легким пледом.
Из облаков и дымных полухмарей
К нам солнцелов появится с футляром
И по-французски, словно из Дассена,
Он нам споет «A toi» и «Нота бене…»
И вот уже касаток стая кружит,
Пора домой в метелицу и в стужу.
Прощай, туман, глухое непроглядье,
Оревуар, озябший остров счастья.
Запомним все – в белесой дымке скалы,
Наискосок по курсу – карнавалы,
И рыбаки, как викинги, отважны,
Дома глядят, как сказочные башни.
Туман, туман… Прощай, угрюмый остров!
Вернемся ли? До встречи. В перекрестках…

Напудренными пулями, патронами стихов,
Бессонными июлями, шифонами духов
Стреляю интонацией высокого сопрано,
Тасуя декорации под радугой урана.
Шагаю обнаженною под взглядами зевак,
Легко вооруженная игрой фотобумаг.
Стреляю поцелуями ушедшего сезона,
Объятьями-удушьями СВ-диапазона,
Акриловыми се́рьгами египетских ночей,
Стреляю бутоньерками французских кирзачей,
Измотанными трубками рабочих телефонов
И нервами-обрубками забытых спа-салонов.
Озябшими скелетами, поющими в шкафу,
О том, что арбалетами проверили строфу.
Стреляю в область печени увянувших букетов
Строкой противоречия ломая этикеты.