Илья Рейдерман - Из глубины. Избранные стихотворения

Каково жить в городе Хакосима,
в непосредственной близости от вулкана?
Над вулканом – облако пепла и дыма.
Ну а пепел, известно, не божья манна.
Может быть, нет ничего мертвее.
И мир – не мил, да и свет – не светел.
Пойдешь левее или правее —
везде на улицах пыль и пепел.
Вот метафора жизни в крупных
городах (да и мелких). Работали, жили.
Но от хороших и от преступных
дел – остаётся горсточка пыли.
Пыль да пепел. Мельчайшие части
жизни бессмысленной и отпетой.
Эти останки чужого счастья —
столбиком пыли в лучике света.
В нашей квартире, где ссоримся, спорим,
пьём, да и любим кого-то, возможно, —
кто-то глядит осуждающим взором
из сердцевины пылинки ничтожной.
Как-то иначе жить бы под взглядом
мёртвых. Безмерна наша беспечность!
…Пепел да пыль. Смерть присутствует рядом.
Слово забыто какое-то. Вечность?

Мир вины за собой не знает,
мир не ведает, что творит —
человечность ли распинает,
иль злодея боготворит.
Сколько нужно безумной нежности,
чтоб, на мир поглядев, грустя, —
без отчаянной безнадежности
видеть всё. Так шалит дитя!
Сколько нежности – к нашей планете,
что летит в космической тьме,
а на ней очень умные дети —
словно бы не в своём уме.
Ни к чему им – любовь до гроба.
Виртуального счастья ждут.
…Сколько нежности – верить чтобы
в то, что дети – ещё подрастут.

Как тихо, Господи, как тихо!
Как будто нет на свете лиха.
Вот Тишина, что создал Бог.
Вот мир – до крика,
мир – до боли.
В нём ясность лика,
радость воли.
Божественная тишина!
…А неподалеку – война.

Не о славе, но и не о хлебе
хлопотать. О правде бытия.
Видеть ласточку – летящей в небе,
на травинке зыбкой – муравья.
И не торопясь, трудясь без шума,
быть с тишайшим бытием – в ладу,
чтобы нужную додумать думу,
радость заслужить, изжить беду…
Маска ни к чему и яркий грим.
В современной суете незрим,
помню я об истине заветной:
««Проживи, коль можешь, незаметно…»

Нужно жить, чтобы в кузне огонь не погас.
Как летит над морями, лесами
этот конь с голубыми глазами!
Искры звёзд высекает. Летит и летит.
Эти гвоздики рифм! Как подкова звенит!
О, как трудно на нём удержаться!
Звёзды или снежинки кружатся?
Что за конь! Он, наверно, в огне побывал,
прежде чем ты, дерзнувший, его подковал,
птицы огненной Феникс крылатый собрат…
Ибо знает бессмертие – в мире утрат,
ибо вечной гармонии ведает звук,
вырываясь из смертных, из немощных рук.
О, спасибо, спасибо, спасибо тому,
кто куёт свои рифмы в огне и дыму,
кто подковывает Пегаса,
не страшась даже смертного часа…

Погляди, собеседник, без фальши
за черту строки и страницы.
Тем и ближе, что видишь дальше —
сквозь прозрачные наши лица.
Не на буквы гляди – на пробелы
(словно в вечность – сквозь ветхий забор!).
Кто, оставив забытое тело,
продолжает с тобой разговор?
Так читай же, внимая не слову —
дуновению, лёгкому духу,
что, цепляясь за звука основу,
пробивается к чуткому слуху.
Ах, как славно сидел, не дыша я,
как и ты над страницами книг.
О, гляди между строк, вопрошая!
Воскреси же меня – хоть на миг.

Поэт, быть может, в этом мире мал.
Но мир ловил его – и не поймал.
И каждая воздушная строка
как будто бы всегда была на свете.
Её напишут белым облака,
крылом напишут птицы на рассвете.
Он пишет в книге Бытия, как Бог.
Он всякой жизни празднует победу.
А чёрное по белому – клочок
бумаги, скучный труд, что канет в Лету.

Жизнь уходит и век всё злее.
Громко счастье куют кузнецы!
Вот и клею мгновения, клею,
чтоб начала сошлись и концы.
Заполняю душою разрывы
в ткани ветхой. Скрепляю слюной,
словно ласточка – мысли, что живы.
Время вымотало все жилы,
но и живо, наверное – мной.
Словно ласточка, строю гнездо я,
чтоб грядущего робкий птенец
помнил истины слово простое,
ведал, чей он, кто мать и отец.
Вспомним и иудея, и грека,
зная цену черновиков.
Я, поэт двадцать первого века,
помню прежние сотни веков.
Их в сознанье своём повторим мы —
иль забудем, совсем одичав?
Ибо дух, может быть – только рифма,
отзвук тем онемевшим речам…