Илья Рейдерман - Из глубины. Избранные стихотворения

Он пел тоскливо, безнадёжно, мрачно,
надрывным плачем оглашая ночь,
о том, что он – несчастный неудачник,
и мы ему обязаны помочь.
Он маргинал – и нужно взять бы в толк:
быть жертвой добровольною – наш долг!
Иначе он умрет. Уже иссякли
все силы! Крови каплю! Крови каплю!
…Как тонко ныл комар, как грустно пел
о том, что крови выпить не успел.
Искал меня, вперяя взгляд во тьму.
А я не посочувствовал ему.
А я уснул, спокойный и счастливый,
не слыша писк томительно-тоскливый.
Неужто я – лишь эгоист и гад,
и, кажется, совсем не демократ?

Душа – как сушёная вобла!
(конечно, годится под пиво).
Увидев, что лживо, что подло —
она не взовьется ретиво.
А высохла – в жизненных гонках,
в большом коллективном забеге,
когда не до нежностей тонких:
от банка б – успеть до аптеки.
И дальше – с таблеткой – к успеху!
Кто – в Кремль, ну а кто – в крематорий.
И только тогда не до смеху,
когда нет бензина в моторе.
А хуже – коль нет зажиганья.
Нет искры в душе. Нет порыва.
…И меряю жизнь я шагами.
И вглядываюсь неторопливо.

После паденья на стройке с четвёртого этажа —
понял, что жизнь худая – была ещё хороша.
Пенсия – на лекарства, в кармане нет и гроша.
До отвращения – трезво. И вовсе нет куража.
Видно, пока летела, с телом летела душа,
что-то сказать хотела, слова на части кроша.
Вылетела. Зависла. В небо ей ходу нет.
Скучно. Муторно. Кисло. Жизни привычный бред.
Думал я, думал, думал – понял, валяясь на койке:
я – не жив, и не умер. И мне подобных – сколько!
Калеки – увы, навеки! У всех – душа не на месте.
Скрывают страшный диагноз: совести нет! И чести.
А говорили…рили… По телевизору врали…
Едут автомобили. Люди ли в них? Едва ли.
Все, как и я, калеки. Кости и мясо. Туши.
Улиц уносят реки наши тела. Где души?
Доктор, мне очень худо! Что за болезнь, скажи?
Толпы людей повсюду! И – ни одной души…

Я живу в городе Постсдан.
Можно расслабиться и лечь на диван,
наконец-то вытянуться во весь свой рост,
и закричать ликующе: сдан пост!
Пост сдан. Я не страж городских ворот.
И не сторож брату я своему.
Если ценности духа грабит народ —
никого не сажают за это в тюрьму.
Может, ценности эти и хороши, —
да за них уже не дадут и гроша.
Говорят, что полезны они для души,
но врачи не ведают, где душа.
Я сдал свой пост, я не на посту.
Я, читавший Канта, про нравственный долг
и не вспомню, в небе увидев звезду.
Но порой хотел бы завыть, как волк.
Кто его знает, что за тоска
летит и свистит – мимо виска.
И её комариная нота
беспредельна, как наша свобода.

Хоть знаю, что сегодня на обед,
и где я буду в шесть часов, к примеру, —
но в череде событий даже бред
вдруг обретает логику и меру.
Неужто всё предопределено?
Конечно, ты умрёшь, но неизвестно
когда. Возможно, умер ты давно, —
а всё же занимаешь чьё-то место.
Порой за мысль мы принимаем вздор
и любим тех, с кем в безнадежной ссоре.
О, эта жизнь, попавшая в зазор, —
как трудно ей понять себя в зазоре!
Должно быть, Бог – не физик, а поэт.
Детали мира не пригнал он плотно,
и потому сквозь щели виден свет,
Бог весть откуда льющийся свободно.

Говорил Малевич: «Я супер-Матисс,
всем Матиссам теперь – хана.
А погубит живопись супрематизм —
разве в этом моя вина?
Вот и Шёнберг – музыку погубил,
потому что – пришла пора.
Мой квадрат – чернее всяких чернил,
он – космическая дыра!»
…Человека вычертил геометр.
И квадратна его голова.
И слова уносит безумный ветр,
ибо смысл потеряли слова.
Но квадратным становится звук. И свет —
поглощает квадратная тьма.
И доносится к нам – сквозь тьму и сквозь бред —
«супремация, супрема…»
Малевал Малевич – теперь утрат
не исчислить. Солгал пророк!
Запереть Малевича в чёрный квадрат
и повесить амбарный замок?
Опоздали – ему уже чёрт не брат.
На могиле его – чёрный снег.
И найти ли отсюда дорогу назад,
в мир, где ты ещё человек?

А ты ещё бормочешь что-то вслух,
рифмуешь всё упорней и упрямей,
пока не клюнул жареный петух,
пока судьбу не озарило пламя.
И рифмой ли заклясть разгул стихий?
Вот – над Гоморрою, вот – над Содомом…
Вот – над соседним, вот – над нашим домом…
И чем тогда помогут нам стихи?