Явив скорей признание, чем чудо;
Талант не зарывая в землю свой,
Атлета мощь и молодую удаль,
Настойчивость, назойливость порой
Я проявлю, как повелит мне чувство;
Кумир свой я свалю к твоим ногам.
Амуру на суд строгий и Богам
Забытое изящное искусство
Античных статуй предлагаю взгляду:
Нагих и нежных, юных, озорных.
Сомнений нет, и твой же слепок с них
К тебе несу, перешагнув ограду,
Аркадским пастухом в тени олив,
Ярмом тяжёлым плечи надавив.
Ярмом тяжёлым плечи надавив,
Тружусь упорно я и беспрестанно.
Антея груз на плечи навалив,
Не гнусь под ношей, как это ни странно.
Ярем сними, мне кажется, взлечу,
Как лёгкий пух летит под ветром быстрым.
Авроры свет, разлитый утром чистым,
Заковывать в темницу не хочу.
А кто под Солнцем нашим народился:
Народы, расы, веры, племена —
Страсть к женщине у нас у всех одна.
К народам всем я равно относился:
Ацтеков зов навеки полюбив,
Японцем желтым, негром, белым быв.
Японцем жёлтым, негром, белым быв,
Танцовщиком в дешёвом ресторане,
Актёром и погонщиком кобыл,
Невольником, и даже голым в бане —
Я посвящу себя тебе одной,
К тебе стремлюсь я и душой, и телом;
Алчбу свою доказывая делом
Зимой и летом, и в мороз, и в зной.
Ассолью будь доверчивой моей,
Невестой в белом платье подвенечном.
Слова Любви скажу тебе, конечно,
Когда рассудка придержу коней,
А пылкой страсти не найду остуду:
Я полюбил, люблю, любить я буду!
Я полюбил, люблю, любить я буду!
Так все клянутся, и туда же я;
А между тем все предаёмся блуду,
Надеясь, что наш Высший Судия,
Являя лик свой неохотно люду,
К нам снизойдёт, и слабости простит.
А там, глядишь, плодами угостит
Запретными, к добру, а может, к худу.
Архимонаха даже в грех введёте
Ног стройностью и совершенством форм.
Слова глазам не установят норм;
Кружится ум в мечтательном полёте,
А сердце тает от прекрасных дам:
Ярлык такой возьму прикрыть свой срам.
Ярлык такой возьму прикрыть свой срам,
Такой обет в божественном смиреньи.
Апостолу, благословляя храм,
Неведомы раздумья и сомненья.
Языческие почести воздам,
К земле перед тобою припадая;
Амброзией язык свой услаждая,
Забвенье я найду своим трудам.
А в местности глухой, пересеченной,
Ногами не осилить мне пути;
Скорей бы мог меня перенести
Крылатый конь, Пегасом нареченный.
А ну, давай, по кочкам и буграм
Ямщик гони, налью тебе сто грамм!
Ямщик, гони, налью тебе сто грамм!
Телега тряско путь преодолеет.
А, может, птицей — тройкой по снегам
Несёмся по равнинам и аллеям.
Я не люблю ни осень, ни весну,
Когда распутица пути нам отрезает;
А дождь идёт, и снег под Солнцем тает.
Зимой и летом лёгкий путь начну.
А если кто не любит быстрый бег,
Найми зимой телегу, летом сани;
Саней полозья летом станут сами,
Колёс не любит наш пушистый снег:
А скажет, что не зря полозья гнули
Январь суровый, антипод июля.
Я подарю тебе свой мир: — Смотри!
Он опоясан лентою зари.
Свидетельница счастья и тревог,
Шурша, ложится возле наших ног.
Так, некогда, прибой морской шуршал
У ног поэта. В блеске его рифм
Ничтожен я. Лишь взяв у грота риф,
По морю бурному мечты бежал.
А, много ли найдётся, что в мечтах,
По морю бурному, на полных парусах
Носился? Их по пальцам перечтёшь.
И в сердце у любого страх найдёшь
Перед стихией. Так и тот поэт: —
Встречая налетевший жизни шквал,
Он парусов своих не опускал.
Нашёл он бурю. Пал во цвете лет.
И я, возможно, рифы бы не брал,
Сразиться мог, и грудью встретить шквал.
Но, бури счастья, как и бури бед,
Не встретил на пути, как тот поэт.
И, с ним, возможно, я поспорить мог
В искусстве управленья парусами…
Но, рифмами… Нет — нет, судите сами,
В искусстве этом дьявол он, иль Бог.
Я стал бы спорить, но мои мечты
Прервутся, если не поверишь ты,
И не ответишь, узел разлюбив,
Противоречий и оков любви.
Но, сразу, не спеши рубить сплеча,
Войди в мой мир, что я тебе дарю,
И окунись в горящую зарю.
Послушай, что я расскажу сейчас.
Блеск утренней зари вошёл в мой мир,
Как откровенье жизни. Как кумир
Был солнечный восход. А, в свете дня,
Бледнеют краски. Яркого огня
Боится мир мой, от него бежит
Ведь яркий свет подобен темноте,
Он ослепляет. В грохоте лучей
Всё обгорает, блекнет, и дрожит.
Читать дальше