Михаил Непомнящий - Зазеркалье-2017

Величественней храмы есть,
в них всё — тщета, гордыня, спесь.
В своем величии убоги,
помпезно высятся чертоги
дредноутами на мели,
но если вспомнишь вдруг о Боге,

то — в этой церкви на Нерли.

Все доводы рассудка
отныне не в цене —
любовь такая шутка,
жестокая вполне.
Завьюжит, забуранит —
и не видать ни зги;
нечаянно нагрянет
и вышибет мозги.

Своенравная нимфетка,
мой сиятельный гаврош,
я возьму тебя в разведку,
если ты со мной пойдёшь.

Сан высокий, голос низкий —
вот такое, брат, кино:
станешь русской пианисткой,
и скрипачкой, и арфисткой,
и флейтисткой заодно.

Базару нет, такая, брат, фигня —
пора валить красиво, по-английски,
пора забыть мне очи одалиски
и прочия подробности ея.

Пора, пора — зачем же по ночам
я снова с ней (О времена! О нравы!)
такое вытворяю, боже правый,
что отдыхает, веришь, Джеки Чан?

Стану мучить я гитару,
чтоб не перейти на вой,
а в шкафу — аксессуары,
позабытые тобой.

Закурю-ка папироску,
хоть я вовсе не наркот —
эта маечка в полоску
мне покоя не даёт.

Побыла и улетела
милая моя отсель —
вот тельняшка, ну а тело
там, за тридевять земель.

В моём-то околотке
ни девушек, ни зги:
висят в углу колготки,
в колготках — ни ноги.

Мой шкаф, что твой Акрополь,
хранятся в нём по сей
день
стринги, но без попы
и прочих прелестей,

бюстгальтеры пустые —
ну все до одного.
Вокруг меня пустыня,
сплошное — никого.

В огороде ли в саду
Фрейд посеял либиду,
и с тех пор цветёт всегда
пышным цветом либида.
Мы пороли ерунду
и пололи либиду,
мы топили либиду
то в вине, а то в пруду.
Ей же горе не беда —
не сдаётся никогда.
И куда я ни пойду,
всюду встречу либиду.
Нападают на людей
стаи диких либидей
и хватают за ребро,
лезут в самое нутро,
и гнездятся, как в гнезде,
в печени и знамо где…

Я возьму либёдушку
за крутое бёдрышко.
Хватит, люба, воевать —
наступает благодать:
наступает либидень,
всё ж иное — дребедень.

Ты сумела завести
граммофон старинный —
у моей у зависти
нынче именины.

У твоей у гордости
нынче пир горою —
не держу тебя в горсти,
а хотел, не скрою.

Этакие крайности —
точно нож в бочину,
и в какой же край нести
мне печаль-кручину?

Ох, не может повезти
детям декаданса —
нет печальней повести,
круче диссонанса.

Я не Ульянов-Ленин
и не грядущий хам,
паду я на колени:
пусти меня в свой храм!

Я прокляну свободу
и, грешный человек,
войдя под эти своды,
останусь здесь навек.

Отброшу все сомненья —
лишь ты мне божество!
Твой храм — венец творенья,
природы торжество.

На болевом пороге
вхожу в твою зарю —
в чудесные чертоги,
в огне твоём горю.

Симфония, осанна,
хорал сладчайших мук —
не Органа — оргАна
струится чистый звук.

Как сладок здешний виноград
и как душист терновник;
в твоём саду я сам де Сад
и саддукей-садовник.

В лесу я — леший и Лесков,
и хитрый лис — лесничий, —
пью не из чаш (из лепестков!)
настой твой земляничный.

Не предлагай мне только груш
(объелся прошлой ночью!).
Грустишь? — Но я, хоть старый груздь,
всё ж борозды не порчу.

Я старый и влюблённый груздь —
ни кожи пусть, ни рожи;
люблю не грудь твою, а грусть,
но грудь, конечно, тоже.

Театр был полон, вьюнош тоже —
надежд, любви, идей…
Облом!
Иным достались дамы, ложи,
он лишь присутствовал при том.

На входе сдав невзрачный ватник,
мнил, что в преддверии конца
дверь распахнёт пред ним привратник
и выдаст шубу из песца.