Михаил Непомнящий - Зазеркалье-2017

Бежать от жизни в интер?…
Нет.
Повсюду страсти роковые,
и виртуальностью побед
не излечить сердца больные.

и я тебя, как мазохист
свою возлюбленную — боль,
как алкоголик — алкоголь,
как бомбу — смертник-террорист,

больней, чем жить-и-быть,
сильней, чем пить-дышать,
и чем акула — плыть,
а ласточка — летать,
тебя,
как Одиссей —
немолчный зов Сирен,
как полюс — Амундсен,
улыбку — Гуинплен
как Прометей — скалу,
и хромоту — Гефест,
и наркоман — иглу,
и Назарей — свой крест,

тебя одну — всегда:
вчера и днесь, и впредь,
неотвратимей — да! —
чем нас с тобою — смерть.

Покуда что-то в нашей власти,
играй, маэстро, флажолет —
как обертон охрипшей страсти
на фоне зим, на склоне лет.

Воздав хвалы судьбе
за редкие удачи,
я — памятник себе,
пока еще ходячий.

Пролог писали без меня,
и так же эпилог напишут,
сюжет — соавторство, не боле,
финал — простите, плагиат.
Чего в итоге мы хозяин?
Стиль и курсив?
И то — вопрос.

Бредём — устали
(путь неблизкий),
влачим труды свои и дни:
экстаз экзистенциализма
уже любовному сродни.

Себя самих познать не чая,
живём навынос и вразнос.
Чего б нам — водки или чая?
Вот в чём вопрос.

Итак,
быть богом обречён
лишь тот, кто послан был на муки, —
открывший для объятий руки
сражён изменой,
не мечом.

В тени воздвигнутых голгоф
не раздавай блудницам миро,
не распинай себе кумира
и не плоди себе богов.

Распять
раз пять —
всего делов,
и с каждым веком казнь лютей;
но прежде сумерек богов
наступят сумерки людей.

Мой друг — семит Али Мухаммад —
пророка чтит, не пьёт вино,
телегу нашу на ухабах
трясёт, трясёмся заодно
мы в ней.
Нам тесно, неуютно,
но друг без друга — никуда.
А в чёрном небе месяц — плут он,
и с ним беспутная звезда.

День сгорел не свечкой ханукальной,
день обуглился свечою поминальной.
Зеленоглазый Элоким!
Где зелень глаз твоих?
Горим.

То шестикрылый серафим
крылами огненными машет,
и застит небо чёрный дым,
и ночь хоронит день вчерашний.

Гора, как жертвенник, дымится,
исполнился, как видно, срок,
летит по небу колесница,
и вся в огне,
и в ней пророк.

На солнце мается матрона,
блестит Геннисарета гладь,
не опуская мегафона
и не спускаясь с вышки-трона,
зовет спасатель Бени мать

(Мария, Марфа, Руфь, Матрёна
ему не думают внимать).

Почти библейская картина:
кораблик по морю плывёт,
от зноя легче стеарина,
свечою тает палестина,
и тает в дымке самолёт.

Толпа под зонтиками тает,
жары не в силах перенесть,
спасатель лишь не покидает
свой пост и тем один спасает
эпохи совесть, ум и честь.

Нет, не пройдёт здесь искуситель
ни посуху, ни вплавь, ни вброд;
не дремлет пляжа повелитель —
Спасатель и почти Спаситель,
Надежда наша и оплот.

Вот и нимб над горою Фавор.

Зашвырнув в чёрный омут луну,
подбирается ночь, точно вор,
к выходящему в чащу окну.

Там, внутри, за окном полумрак,
запах кофе, духов, сигарет,
на столе недопитый коньяк,
два бокала, коробка конфет.

Был мужчина небрежен, небрит,
впрочем, всё же какой-никакой,
а мужчина.
Теперь она спит,
утопая в подушке щекой,

не задернув нелепых гардин,
сбросив на пол нехитрый покров.

Назарет, ты её не буди
звоном утренних колоколов.