Почто тебе опять неймётся
Почто тебе опять неймётся,
почто не пишется стихов,
зачем не мотовствО — немОтство,
гнетёт тебя сильней оков?
Почто без меры пьёшь ты виски,
почто виски с досады трёшь,
почто ты даже к одалиске
нейдёшь, скажи, ядрёна вошь?
Какая мука укусила
тебя за совесть, ум и честь?
Как там у Льва (не у Кассиля),
мол, аз воздам?…
Води пером, ходи за плугом —
но изменить судьбу (судьбе)
тебе невмочь, и по заслугам
воздашь ты
сам
собой
себе.
Охоту к перемене мест
с успехом заменяет квест;
жизнь пустмодерна и пруста,
дни облетают как с куста —
чем меньше остается дней,
тем виртуальней и бледней
приметы всякого родства
и реже дым отечества.
Кровать двуспальная (Прокруст!)
берёт в тиски (и скрип, и хруст!)
твой — мастодонт, анахронизм —
хрипящий хилый организм.
О, мой двойник, тебя я узнаю
О, мой двойник, тебя я узнаю
по родинке над верхнею губою —
ты в зазеркалье, стало быть, в раю,
и мне не по пути (пока) с тобою.
Моргает мне твой левый (правый?) глаз,
ты вскинул брови, лоб в морщинках сузил,
а за тобой мне виден унитаз,
кабинка душевая (вот те раз!) —
твой рай, дружок, похож на мой
санузел.
Штормит не только за бортом
Штормит не только за бортом,
бунтовщиков — на реи!
Иль я не грозный капитан?
Но я и экипаж —
я сам себя казню,
потом
я сам себя жалею
и сам себя почти всегда
беру на абордаж.
И миротворец, и другой —
безжалостный воитель —
который год, владея мной,
все спорят о паях.
Неравный бой, не равных бой —
ликует победитель
и пляшет на костях моих
в моих же сапогах.
Ну что, мой друг курилка, чудный вид?
Мальбрук не собирается в поход,
и в комнате ойстрах и айболит
дежурят дни и ночи напролёт.
То присказка, терпи, мой дуралей,
а сказочка начнется в свой черёд,
когда тебя прихватит барналей
и, бормоча, проглотит бармаглот.
Давно ли пили мы на брудершафт
Давно ли пили мы на брудершафт,
мой лепший кореш, брат мой бледнолицый,
а вот, поди ж ты, климат и ландшафт
успели кардинально измениться
с тех пор,
и дни не те в календаре,
не та страна, не те автомобили,
не то тысячелетье на дворе,
и женщины, которых мы любили,
не те.
И не век-волкодав,
и не волк-каннибал,
и не лев,
и неправ,
я не правлю свой балл.
Жизнь течет как течет —
растекаюсь по ней,
как не мысь…
«Незачёт»
ставь в зачётке моей.
Кто правит бал,
а кто — лишь балл…
Не я,
не правлю, не пытаюсь,
поскольку в глубине зеркал
седых почти не отражаюсь.
Всё уже жизни окоём,
расплывчивей границы слова…
Я не священная корова —
чтовименитебемоём?
Пока ещё что-то вертится,
не ярок, но теплится свет,
давай же не будем, ровесница,
считать, сколько прожито лет;
как будто и нет неизбежного,
так, словно случайна, печаль,
а жизнь, попрошайка и беженка,
всё смотрит обиженно вдаль.
«Вот и лето прошло» — будто сказано нами,
неба выцветший шёлк истрепался, что знамя.
Порван стяг, прорван фронт и проиграна битва,
и острей горизонт, чем опасная бритва.
Там, вдали, за рекой, за чертой, за кордоном —
полыхающий зной, наша жизнь из картона.
Изрезано небо стрижами
и держится на волоске,
разбитые, словно скрижали,
надежды — на чёрном песке.
И как же об этом стихами,
когда с циферблатов Дали,
расплавившись, время стекает,
и парус белеет — вдали.
Ах, если бы жить нам без фальши,
ах, если б сильнее любить,
но парус все дальше и дальше,
и дергает Парка за нить.
Болезнь высокая?
Но как же
еще назвать мне сей недуг,
что нам дается лишь однажды
и точит тело, душит дух?
Берет не приступом — осадой,
и что ни выстрел — прямо в цель,
не устоишь, хоть стой, хоть падай —
сдаёт, сдаётся цитадель.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу