Филип Сидни - Астрофил и Стелла. Защита поэзии

Поэт, правильно понимающий свою задачу, ни в Тантале [207] Тантал (греч. миф.) — сын Зевса, царь города Сипила в Лидии. За оскорбление богов был жестоко наказан: в царстве мертвых Тантал вечно мучился голодом и жаждой, стоя в воде, под деревом, увешанном плодами. , ни в Атрее, ни в прочих не покажет ничего случайного. У него Кир, Эней, Одиссей во всем будут примером для других, в то время как историк, обязанный следовать за действительными событиями, не вправе по своему усмотрению создавать (если только он не поэт) совершенных людей: рассказывая о деяниях Александра и Сципиона [208] ...Александра и Сципиона... — Александр Македонский, или Александр Великий (356-323 гг. до и. э.) — Царь Македонии, завоевавший множество стран, один из крупнейших полководцев всех времен. Среди многочисленных жизнеописаний Александра есть и принадлежащие упоминаемому Сидни Квинту Курцию. Сципион Африканский (234-183 гг. до н. э.) — римский полководец, победитель Ганнибала. Ему посвящены XXI-XXXXIX книги "Истории" древнеримского историка Тита Ливия (59-17 гг. до н. э.). , он не должен отдавать предпочтение привлекательным или непривлекательным чертам. А как прикажете распознать, что достойно подражания и что нет, — разве полагаясь на собственную рассудительность, которая не зависит от чтения Квинта Курция [209] Квинт Курций — римский историк I в. п. э. ? Но между тем нам могут возразить: пусть в наставлении первенствует поэт, но все же историк рассказывает о чем-то уже совершившемся, и потому его примеры сильнее воздействуют на человека. Ответ очевиден: если, основываясь на том, что было, например вчера лил дождь, доказывать, что он будет и сегодня, тогда, на самом деле, у историка есть некоторое преимущество перед вымышленным образом; однако если знать, что пример из прошлого лишь предполагает нечто похожее в будущем, тогда, безусловно, поэт окажется превзошедшим историка в той мере, в какой его пример — будь он из военной, политической или семейной жизни — будет разумен. Историк же в своем неприкрашенном было часто находит то, что мы называем счастливым случаем, опровергающим величайшую мудрость. Нередко он должен сообщать о событиях, причину которых не знает, если же он о ней и говорит, то говорит как поэт.

Для того, чтобы доказать, что вымышленный пример обладает такой же силой поучения, как и взятый из жизни (что касается побуждения, то ясно, что вымысел можно настроить на высочайшую мелодию страсти), позвольте привести пример, где соперничают поэт и историк. И Геродот, и Юстин свидетельствуют [210] И Геродот, и Юстин свидетельствуют... — Историю о Зопире Геродот рассказывает в III книге (156-160) своей "Истории", а оттуда ее уже позаимствовал Юстин. , что преданный слуга царя Дария — Зопир, видя долгое сопротивление восставших вавилонян, притворился, будто попал в крайнюю немилость к своему господину: для подтверждения этого он приказал отрезать себе уши и нос; и когда он бежал к вавилонянам, те приняли его и за храбрость облекли таким доверием, что ему удалось найти способ предать их потом в руки Дария. У Ливия есть сходный рассказ о Тарквинии и его сыне [211] ...есть сходный рассказ о Тарквинии и его сыне. — Тит Ливии рассказывает, как Секст, сын последнего римского царя Тарквиния Гордого, прикинулся перебежчиком, чтобы помочь отцу овладеть городом Габии ("История", I, III-IV). . Ксенофонт превосходно сочинил, как Абрадат [212] Абрадат — властитель одной из областей Персии, воевавший сначала против Кира, а затем перешедший на его сторону. О нем рассказывает Ксенофонт в "Воспитании Кира" (VI-VII), но в данном случае Сидни ошибается, смешивая Абрадата с другими героями Ксенофопта — Гадатом (V, III, 8-19) и Араспом (VI, I, 9 ел.). похожей уловкой оказал помощь Киру. И я хотел бы знать, представься вам случай таким же честным притворством; услужить своему повелителю, разве из вымысла Ксенофонта вы не могли бы узнать о нем так же, как из достоверного источника? Воистину это было бы для вас даже лучше, потому что при этом вы сохранили бы в целости нос, ибо Абрадат в своем притворстве не зашел так далеко. Итак, лучшее в истории является предметом поэзии, поскольку в любом поступке, деянии, в любой юридической, политической или военной хитрости историк ограничен изложением фактов, тогда как поэт (если он желает) может, подражая, создать нечто свое и украсить это по своему разумению, чтобы лучшей получилось у него учить и доставлять удовольствие. И рай, и ад Данте во власти его пера. И если бы меня попросили назвать имена этих поэтов, то я бы мог назвать многие, но речь моя, как я уже говорил и вновь говорю, не об искуснике, а об искусстве.