Если высшая цель – это коллективная память, значит, главный враг – забвение. Смерть не так важна, она придет в любом случае. Война не так важна, ее нельзя избежать. Физическое страдание не так важно, это общий удел. Но древний грек боится безвестности. Гибель в море – наихудший вид смерти. Море поглощает вас, окутывая вуалью молчания.
Греческий героизм не может удовлетвориться театральным эффектом, он рассчитывает на вечную память. Блеск подвига без памяти будущих поколений – это как разрыв петарды в пустоте.
Когда Телемак встречает Нестора и просит его рассказать ему об отце, этот старый боевой товарищ Одиссея дает ему ключ к успеху:
Так и тебе, мой возлюбленный друг, столь прекрасно созревший,
Должно быть твердым, чтоб имя твое и потомки хвалили.
(«Одиссея», III, 199–200)
Пенелопа тоже не столько опасается смерти своего сына, сколько его бесславной гибели:
Ныне ж и милый мой сын не со мною; бесславно умчали
Бури отсюда его.
(«Одиссея», IV, 727–728)
Даже Афина озабочена этим и выводит Телемака из его детского оцепенения:
тебе же
Быть уж ребенком нельзя, ты из детского возраста вышел;
Знаешь, какою божественный отрок Орест перед целым
Светом украсился честью, отмстивши Эгисту, которым
Был умерщвлен злоковарно его многославный родитель?
(«Одиссея», I, 292–296)
Ханна Арендт видела в славе (kleos) возможность для людей достичь некоторой степени божественности, возможность быть включенным в пантеон человечества. Сцены битв в «Илиаде», сцены литературного героизма, обладают исключительным значением. Они открывают возможность избежать идиотизма настоящего, абсурдности человеческого положения, хрупкости его существования. Когда вы встаете под знамена, вам остается одно – чтобы будущие поколения вспоминали о вас.
Остаться в людской памяти
Но есть кое-что похуже непопадания в Историю: забвение самого себя. Одиссей попытается убежать от чудовищ и волшебниц, желающих сбить его с пути. «Одиссея» – это трактат о побеге. Нужно освободиться от объятий Калипсо, предлагающей ему стать богом (тогда он забыл бы о том, что он – человек), убежать от лотофагов, раздающих на одинокой скале наркотики (он забыл бы о человеческих страданиях), убежать от завораживающих сирен (он забыл бы, что человек должен быть воздержанным ) или Цирцеи, превращающей своих любовников в свиней (он забыл бы свой облик).
В одном эпизоде «Одиссеи» дается проекция земного существования на человеческую память. Одиссей оказывается на пиру царя феаков. Не зная о присутствии Одиссея, аэд рассказывает о его конфликте с Ахиллесом. Из уст барда Одиссей слышит свою собственную историю. Это момент изобретения греками литературы! Ведь литература – это разговор об отсутствующих! Одиссей вошел в историю. Он преодолел реку забвения. Стал частью памяти. Получил свое законное место в космосе среди звезд и планет, которые де-факто обладают бессмертием.
Позднее греки классического периода найдут другой способ войти в бессмертие: через строительство городов, создание произведений искусства, изобретение политических систем и законов, которые будут рассматриваться как совершенные, а значит, как нетленные. В некоторых азиатских традициях появятся мифы о перевоплощении, призванные избавить человека от ощущения, что он на этой земле всего лишь мимолетная тень. Затем возникнут иудейские и христианские монотеистические сказки, лечащие эту тревогу обещанием рая каждому, даже самому негероическому человеку – и ему-то как раз в первую очередь: «Блаженные нищие духом, ибо их есть Царствие небесное». Заповеди блаженства являются полной противоположностью греческого учения о героизме.
В наше время герой совсем непохож на Одиссея. В течение двух тысячелетий христианство, не столь давно принявшее философию равенства, превозносило не сильного воина, а слабого человека. Общество производит героев, похожих на него самого. В западном обществе XXI века этого звания достойны мигранты, отцы семейств, жертвы притеснений, нищие. Ахеец, въехавший на своей колеснице в Париж 2018 года, был бы немедленно арестован. Ничто так не вечно, как фигура героя. Ничто так не эфемерно, как его воплощение.
Ханна Арендт, одержимая историей, то есть включением человеческих деяний в плоть времени, приветствует выбор греков следующими замечательными словами из «Кризиса в культуре»: «Однако если смертным удавалось сообщить своим произведениям, деяниям и словам некоторую длительность и задержать их гибель, то эти вещи, по крайней мере в какой-то степени, тоже входили в мир непреходящего и обживали его, а сами смертные находили себе место в космосе, где все, кроме людей, бессмертно. Способностью, позволявшей людям этого добиваться, была память» [40] Цит. по: Арендт Х . Между прошлым и будущим. М., 2014. С. 66.
.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу