Татьяна Гордиенко - Музыка жизни

Всё будет удивительно, поверь.

Пока Москва горит огнями окон,

пока любви не размотали кокон,

не будет ни разлуки, ни потерь.

Спасёмся ожиданием чудес,

пока витает голос между нами,

как снежное резное оригами,

слетевшее с рождественских небес.

Мы счастья разгадаем санный след

и тайну, заключенную в сезаме,

ведь город очарован нынче нами

и потому спасает нас от бед.

И у него совсем сомнений нет.

Он светел площадями и дворами.

Мы улетим цветастыми шарами —

и лишь снежинки… улица… берет…

Январь раскис. Дожди и царство луж,

туманы и нелётная погода.

Не балует красотами природа.

И это вместо рьяных зимних стуж!

Растеряны деревья и кусты —

того гляди уже набухнут почки,

а там чуть-чуть – и вновь без проволочки

появятся зелёные листы.

Вот так и сердце выпускает цвет

внезапно, вопреки любым запретам.

И вроде спать должно по всем приметам, —

но тонкий стебель тянется на свет.

И только отогреется, и лишь

уверует в весенние приметы,

во все признанья, пылкие обеты, —

как вдруг наступит сумрачная тишь.

Внесёт поправку жизнь своей рукой —

и скроются тотчас за облаками

тепло и свет, и стылыми снегами

развеет безмятежность и покой.

Так надо ли на волю отпускать

всё, что хороним под семью замками,

что прячем за улыбкой и стихами

так, что порой не в силах отыскать?!

Ужели стоит обольщаться вновь,

когда так явно призрачна любовь?..

Зачем мне тысячи дорог,

десятки врат и сотни окон?

Пусть будет лишь один порог

и лишь одной берёзы локон.

Одно крыльцо, один январь,

одна оттаявшая ветка.

В саду продрогшая беседка

и четверга седая хмарь.

Хромое утро налегке

бредёт по снежному настилу,

морозы набирают силу,

скребётся мышь на чердаке.

И муха, словно в янтаре,

скукожилась в оконной раме.

Всё в серебристо-белой гамме,

как на картинке в букваре.

Зачем мне перемена мест

и лиц мелькающие лики?

Как перехожие калики,

они меняют свой «насест».

Не надо множество сердец.

Зачем бессмысленные встречи?

В моей душе – один венец

и лишь твои волнуют речи.

Мне не нужна чужая гать,

пусть даже сложена с любовью.

Один лишь образ в изголовьи

дарует сердцу благодать.

Один глоток спасает дух,

одна заря воспламеняет,

а сердце одного желает

и имя повторяет вслух.

Вновь хрустит под ногами лёд, стекленеют лужи,

и синицы стаей на ветках замерзшей вишни,

и мороз кромешный. Скажите, кому он нужен?

А промозглый ветер уж точно, поверьте, лишний.

Небо сыплет мельчайшей блестящей пылью,

да и солнце светит какой-то холодной лампой.

Голосят вороны, нахохлив бока и крылья,

и обочины в белых сугробах сияют рампой.

Это грустная повесть о бедном замёрзшем Кае

и о том, как теряем всё навсегда и сами

и потом лишь ездим в холодном пустом трамвае,

а не в теплом море в лодке под парусами.

Это повесть о том, как однажды приходят зимы,

и о том, как пустеют душ и сердец перроны.

Если руки свои опустят вдруг херувимы,

то от свода останутся только хрустальные звоны.

Я не знаю, как можно спасти наш престол из сапфира.

И кто может открыть эту тайну, я тоже не знаю.

Мне не хватит ни сил, ни стихов, никакого эфира,

чтоб оттаять помочь бесконечно беспечному Каю.

Январь, располагавший к мятежу,

к отступничеству, не к благодеянью,

нелепому подобный миражу,

закончился, не склонный к оправданью.

И, право, было б глупо продолжать

премьеру этой выдуманной пьесы.

Ведь мы уже не в силах отражать

нам действием навязанные стрессы.

Простой сюжет, где линия грешна,

заманчива и неисповедима.

Почти как Тараканова княжна,

что умирает, не смывая грима.

Протоптана дорожка февралю.

Быть может он изменит положенье.

И я его уже благодарю

за наших душ восторг и воскрешенье.

Судьба да не окажется в долгу

и всколыхнет удушливое время,

и я опять поставлю ногу в стремя,

и горечь потеряю, как серьгу.

Сегодня мысль одна меня тревожит,

при том при сём – себя я не пойму…