Татьяна Гордиенко - Музыка жизни

Лишь пачка сигарет тоскливо одесную.

Не вяжутся слова и мысли – в рассыпную.

Троллейбусы, такси везут куда-то мимо

задумчивых людей. И непреодолимо

мне хочется туда, где этот вечер ярок,

чтоб с чистого листа – без всяческих помарок.

Как трудно одолеть занудливую память…

В душе ещё саднит, и даже эта заметь

не может заглушить гортанность саксофона,

но я почти люблю тугую звучность тона.

И я почти живу и вновь пытаюсь верить.

Ещё совсем чуть-чуть – и я захлопну двери.

Растает в сонме лиц обид и грусти веха,

и я сыграю блиц в преддверии успеха.

Как тебе в пустом твоем домище?

Греют ли камины без меня?

Может, стало радостней и чище,

или мягче стала простыня?

Может, чашки смотрят по-другому

или чайник свищет нараспев?

Если скажешь «Счастлив в этом доме»,

не поверю – выдумка и блеф.

На окне напыжилось алоэ,

на стене картина смотрит вбок.

Счастью надо, чтобы были двое,

чтобы миски, тапки, молоток.

Чтобы пахло курицей и соком,

улыбалось шторами окно,

а иначе в жизни мало прока —

просто чёрно-белое кино.

Уступаю тебя другим,

что толпой у твоих ног.

Только будешь ли ты любим,

коль уже преступил порог?

В королевстве кривых зеркал

оборвётся сердец нить.

Дождь вчера на жизнь уповал,

а с утра перестал лить.

Посуровел сырой асфальт,

но не в этой беде беда.

Просто ветра тоскливый альт

зацепился за провода.

Дорогая, скажи мне, где ты?

Может, облаком проплываешь

или звёзд серебряным светом

мои сумерки укрываешь?

Может, ходишь моею тенью,

отражением таешь в лужах

и всечасно, мне во спасенье,

греешь душу в кромешных стужах?

Дорогая, скажи хоть слово,

стань вдруг ветром, травой, синицей.

Одиноко и долго снова

без тебя будет вечер длиться.

Я не знаю, куда мне деться

от тоски и воспоминаний.

Я пытаюсь душой согреться

средь людей и безмолвных зданий.

Дорогая моя, мне горько

от сознанья реальной сути.

Задыхаться ещё мне сколько

от беды, как от едкой ртути?

Ни тебя, ни отца, ни брата.

Две плиты – всё, что мне осталось.

Безгранична моя утрата.

Бесконечна души усталость.

Он – воплощение ума

и средоточие таланта.

Он обладал душой атланта

и романтичностью Дюма.

Его запомнили навек.

В кино, в театре ли – не важно.

Он тихо жил – не эпатажно,

но был великий человек.

Любовь не мерил на весах

и не заботился о ранге.

Он будет самый добрый ангел

в холодных зимних небесах.

Не вижу, не живу, не чувствую, не жду.

Скукоженный букет уже похож на веник.

Наотмашь и сплеча надменную «звезду» —

я не стяжатель звёзд и даже не Коперник.

Не надо, не хочу – всё блажь и карнавал.

У масок завсегда пустые злые лица.

Я лучше подниму и осушу бокал

и вырву из души ненужную страницу.

Но страшно мне одно – закончилась тетрадь.

Лишь титул и обрат, а между ними – пусто.

Выходит, что уже нам нечего терять…

Vivat, vivat, vivat расстрелянному чувству!

О, этот город, что пришпилен к небу!

Твой сочный дух сродни бывает хлебу.

Он души кормит, словно птиц с ладони,

он всех приемлет, никого не гонит.

Мы в нём всегда себя осознаём.

Со вкусом выпив кофе спозаранку,

мы мчим на Невский или на Фонтанку

и дышим полной грудью и взаём.

Небесный свод нам открывает дверь,

И, каменный, главу склоняет зверь,

а всех мостов согбенная спина

несёт смиренно оголтелость дня

и тишину надменной белой ночи.

И Всадник медный призрачность пророчит,

и Летний Сад – зелёной кисеёй,

и царский дух витает над землёй.

Давит висок, давит, крепнет тупая боль,

но ничего не исправить – сыграна твоя роль.

Давит – не прикоснуться, больно порой вдохнуть.

Но даже если вернуться, ты не осмыслишь суть

страха и отреченья и прожигания сил.

Разные облаченья ты примерял и носил.

Разные разговоры застили мне глаза.

Но затянулись споры – их продолжать нельзя.

Радуги возрожденье вновь переходит в ночь,

и для меня спасенье – просто уйти прочь.

Выцветет поднебесье, звёзды сомкнут свой взор.