Вальтер Флекс - На поле боя между ночью и днём

Но в божьем знаке мало толку,
Когда его не видят люди…
Мой брат! Ах, если бы ты только
Мог ликовать со мной о чуде!»

Война солдата ослепила,
И он с тех пор не видел света.
Но удивительная сила
Исходит из его ответа:

«Таков удел — я стал незрячим…
Но сердце всё узреть сумеет!
Хоть я на мир смотрю иначе,
Но вижу я куда острее.

Смотри, товарищ, что я вижу:
Там, на горе, средь тёмной чащи,
Большая крепость… Ещё выше
Взирает страж с могучей башни.

Тот страж зовется Мартин Лютер,
В руке его горит распятье…
Горит огнём великой жертвы,
Что приносили наши братья.

А вереница братьев наших,
Как бесконечная дорога —
Но Лютер каждому из павших
Свой путь указывает к богу…»

И тут умолк товарищ первый,
Внимая мудрому соседу…
Горящий крест, как символ веры,
Предначертал стране победу!

Памяти неизвестного товарища из битвы при Вильне

О безымянном прусском лейтенанте
Позвольте вам, друзья, сегодня спеть.
Он умирал не в битве, не в палате,
В сарае ожидал он свою смерть.
Его из боя вынести сумели…
Когда из двадцать первой батареи
Ещё вели огонь, то вся земля
Наполнилась сиянием пожаров.
Носилки содрогались от огня,
Вибрируя под тяжестью ударов.
Хирург там, закатавши рукава,
Работал долго с марлею и ватой,
Уж на ногах держался он едва…
Вокруг лежали тихие солдаты.
Безмолвно средь безмолвных он ходил,
А скальпель окровавленный скользил,
Клинком холодным разделяя плоть,
Пытаясь смерть найти и побороть.
Вдруг удивленно смотрит врач назад…
Не мог он не узреть и не услышать,
Как блеском наливаются глаза,
Как грудь солдата возбуждённо дышит.
Одновременно мальчик и мужчина,
Лежал двадцатилетний лейтенант.
Куда красноречивей, чем слова,
Был взор его… Солдата голова
В холодный шлем зажата, как в тиски,
Сияют распалённые виски.
Шинели истрепавшийся подол,
Мерцанье серых глаз… а на межбровье
Родимое пятно, как ореол,
Горит от боли, наливаясь кровью.
Солдат сурово смотрит и молчит,
А взгляд его кричит, кричит, кричит…
Тогда, не доверяя языку,
Боец покрепче стискивает зубы,
«Я не могу, я больше не могу!» —
Стенает он сквозь сомкнутые губы.
На лбу солдата проступает пот…
Врача к себе на помощь он зовёт.
Он просит подойти его поближе,
А тот над ним склоняется все ниже.
Врач ремесло освоил не вчера,
Не в первый раз у смертного одра
Дежурит хладнокровный эскулап.
Как часто из коварных смерти лап
Не вырывались пленники на волю!
Врачу известно всё об этой боли…
Быть может, нужно что-то передать
Родным и близким, матери, невесте?
Как часто, собираясь умирать,
Просил его солдат побыть с ним вместе.
Спокойно, друг! Пребудет пусть с тобою
Руки моей присутствие живое!
Любимую на помощь призови,
Чье имя чудотворно, как молитва…
Но юношу, что вынесли из битвы,
Не трогают рассказы о любви.
Одно лишь слово он роняет резко,
Одновременно жалобно и дерзко.
Кричит он: «Морфия!…»

Не удостоив юношу ответом,
Врач поднимает бережно при этом
Шинель бойца… Что видит он на нём?
Шальная пуля хитро проскользнула
И глубоко вонзилась под ремнём,
Где, словно нож, по телу полоснула.
Хирург не изменяется в лице,
Шинелью снова укрывая тело.
Но как бы обмануть нас не хотела
Врачей бесстрастность, в молодом бойце
Давно готовность жертвенная зрела.
«Прошу вас, врач… Прошу, как человека!
Солдата сердце крепко и сильно,
Всю жизнь свою я упражнял его
Ходьбою и занятиями бегом.
На два часа его, я знаю, хватит…
Оно сильно… Но хватит ли меня?
И как могу я верить, что не дрогнет
Солдатской воли стойкая броня?
Я вас прошу! Всего один укол!
Я вас прошу! С вас точно не убудет!
Поймите, врач… я не могу кричать,
Здесь рядом умирают мои люди!»
Он говорит безумно, как в бреду:
«Поймите вы меня! Я… их… веду!
Никто не должен видеть моей боли!»
— —
И врач покорно исполняет волю.

Принц Эрнст, что из древнего рода Веттин,
Погибший за родину герцогский сын!
Воздвигните трон ему в сердце своём
И детям своим расскажите о нём!

Он храбро сражался. Как тысячи прочих…
Историю пишет воинственный почерк.
Он пал за отчизну. Что князь, что крестьянин —
Железную стену воздвигли мы сами.
Её атакуют свинцовые бури
И бреши в стене пробивают вживую.