Владимир Соколов - Это вечное стихотворенье...

Заручиться любовью немногих,
Отвечать перед ними тайком —
В свете сумерек мягких и строгих
Над белеющим черновиком.

Отказаться, отстать, отлучиться,
Проворонить…
И странным путем
То увидеть, чему научиться
Невозможно, — что будет потом.
Лишь на миг!
И в смиренную строчку
Неожиданность запечатлеть.
Горьковато-зеленую почку
Между пальцев зимой
растереть.

Отбрасываю в сторону стихи.
Мне надо видеть то, что за стихами.
Случившееся.
Даже пустяки
Какие-нибудь…
Легкое дыханье,
Стеклом запечатленное на миг
В каком-нибудь автобусе…
Рисунок
Плюща, ветвящегося по стене,
Как паутинки трещин…
Или сумрак
В саду, где жизнь, неведомая мне.
Чужая фраза, полная волненья:
«Так и скажите ей или ему!» —
Обрывком чуждого стихотворенья
Упавшая в полуночную тьму.
И шум листвы.
И чьей-то спички вспышка.
Или совсем нелепая ослышка,
Когда оглядываешься —
и нет…
Нет никого.
Я помню редкий свет
И улочки, где не видать ни зги,
И дождик сквозь невидимое сито.
Я заплутался как-то.
И шаги
Меня весь путь преследовали чьи-то.
Я останавливался.
За углом
Мой останавливался догоняльщик.
А было это в городе чужом.
Я в прятки начинал играть, как мальчик,
Пока не оглянулся.
И во тьму
Назад, навстречу не пошел, как надо.
И вдруг опять услышал возле сада:
«Так и скажите ей или ему!»

Как мания преследованья,
ритм
Еще не воплотившейся поэмы.
Не подойдет и не заговорит,
Пока мы трусим и пока мы немы.
Отбрасываю в сторону стихи.
Мне надо видеть то, что за стихами.
Случившееся.
Даже пустяки.
Я должен видеть, что за пустяками.

Крыши намокли.
Деревья опали.
Я и мои переулки в опале.
Вот уж которые сутки подряд
С нами не видятся, не говорят.

Это осенней поры перемены.
Вынуты рамы, и сдвинуты стены.
Это осенний развал и разлом,
Производимый добром, а не злом.

Шорох газеты отжившего века.
Вздох потерявшего все человека,
Здесь опадают, на диво легки,
Вместе с деревьями особняки.

Крыши упали, и клены опали.
Я и мои переулки в опале.
Вот уж которые сутки подряд
С нами не видятся, не говорят.

Как-то неловко глядеть на обои.
Видеть, что было за дверью любою.
Только луна, как непрошеный гость,
Каждую комнату видит насквозь.

Это же переселение душ!
Где-нибудь увеселенья к тому ж.

Но еще память моя не ушла
С улицы той, где так долго жила,
И назначает свидание все ж,
То, на которое ты не придешь,

Там, где глядит, как печальный сподвижник,
Старый фонарь на опальный булыжник.

Красивый, старый, черный дом,
Ведь и такой случится час,
Что некий день, задев бортом,
Перенесет куда-то нас.

Я даже рад, что я поэт,
Что и потом смогу сказать ,
Когда весь этот белый свет
Я перестану осязать.

Красивый, старый, черный дом,
Ты показался нынче мне
Раззеленевшимся кустом,
Расцветшим в полной тишине.

Что говорить о тесноте
И поминать о примусах.
Есть и в наружной красоте
Такая даль, как в небесах.

В какой несбыточный музей
Перенести твое крыльцо,
Где мне и в сумраке ночей
Светили руки и лицо?

Красивый, старый, черный дом,
Ты показался нынче мне
Раззеленевшимся кустом,
Расцветшим в полной тишине.

А воздух помнит все дома,
Запечатлевшиеся в нем,
Как память сердца и ума,
Красивый, старый, черный дом.

Бабушкино одеяло
Пахло кирпичным теплом…

Бабушка, мало-помалу
Твой забывается дом.
Белые плитки лежанки.
Детская горка зимой.
И те волшебные санки,
Что не хотели домой.

Помню, беседка стояла
В зарослях сада шатром…
Бабушка, мало-помалу
Твой забывается дом.
Но не такая уж малость —
Нашего леса гряда,
Воздух, которым дышалось
Так, как потом никогда.

Вспомню и чашу наполню
В честь накренившихся ив.
Падали яблоки, помню,
Канувший белый налив.
Припоминал я, бывало,
В стужи ходя напролом:
Бабушкино одеяло
Пахло кирпичным теплом.