Владимир Пруссак - Цветы на свалке

. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .

Внезапно вскинувшейся сворой
Поэты, злобно и остро,
Ведут с чужим Искусством споры,
Постыдно пачкая перо.

Они грозят упорной местью
Поэтам вражеской земли…
Не с ними я! Не с ними вместе!
Не в этой бешеной пыли!

Пускай я грешен. Грешен многим;
Убогий, вялый и пустой
И олимпийского порога
Недосягающий мечтой;

И празднословлю и лукавлю,
Но никогда и ни строкой
Я не возвысил в этой травле
Уже окрепший голос мой.

Меня приветствуют нападки,
Полупрезрительный отпор
И снисходительность украдкой
И осуждение в упор.

Но я с уверенной отрадой
Внимаю ропщущей хуле:
Искусство верная ограда.
Искусство просвет на земле.

Венеру Милосскую в землю зарыли!
Венера Милосская в черной земле!
О, древние боги, могучие крылья
Скорее расправьте в синеющей мгле!

Скорее на помощь! Но заперты боги
В гробницы музеев – застенки-дворцы,
А мы изнываем в уныньи убогом,
Прекрасного Феба плохие жрецы.

Исполненный силы, исполненный веры,
Безудержный Марс мировой властелин;
Забыты прозрения дивной Венеры,
Когда над Парижем кружит цеппелин.

Быть может, в смятеньи сражений окрестных,
В усталой покорности сломленных сил,
В испуге забудут священное место,
Найти не сумеют бесценных могил.

Промчатся столетья. Давнишние войны
Покажутся призраком злобно-смешным;
Разумные люди, привычно спокойны,
Его вспоминая, смеются над ним.

Венеру отроют раскопкой случайной;
Случайно нарушат надежный приют;
Пленяясь внезапно раскрывшейся тайной,
Молитвенно-робко «Осанну» споют.

И вымолвят тихо: «Святая богиня!
Наивные варвары древних веков
Богов отдавали невидящей глине
Во имя стальных безобразных оков!

Они провожали цветами напутствий
Людей, громоздящих безмерность гробниц,
Они полагали – важнее Искусства
Недвижная власть золотых колесниц.

Отсюда – весь ужас. Отсюда все беды.
Мечта, воплощенная мощным резцом,
Дороже богатства, почетней победы,
Святее молитвы, прочтенной жрецом».

. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .

. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .

. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .

. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .

Сарматы смачивали стрелы
В крови клокочущей своей,
Чтобы, заклятые, верней
Разили вражеское тело.

Порывы творчества бесцельны,
Искусством песню не зови,
Пока не смочена в крови
Души, пораненной смертельно.

Я сам, уверенным ударом,
Поранил крепнущую грудь,
И вот – запел и вышел в путь
Навстречу неотвратным карам.

Подобье верного стилета,
Сверкает стих, как бы стальной…
Какою страшною ценой
Я отыскал в себе поэта!

Ясность в душе пустынной; холодно мне и странно,
  Стало вокруг светло.
Трудные битвы были, были глухие раны,
  Было – и все прошло.

Не за что мне сражаться, некому мне молиться,
  Трудный свершен обет;
Холодно мне и странно, пусто в моей светлице,
  Бледный мерцает свет.

Радость поет и плещет, ясным ликует хором,
  Властен в руке резец;
Многие вижу тайны, острым впиваясь взором,
  Пламенной лжи творец.

Отдал я жизнь Искусству; отдал – и стал свободным,
  Горных достиг вершин;
Людям бросая пламя, сам остаюсь холодным,
  Тихо грущу один.