Николай Асеев - Избранное

Ни сердцем,
   ни силой –
      не хвастай.
Об этом лишь в книгах – умно!
А встреться с такой вот, бровастой,
и станешь ходить как чумной.
От этой улыбки суровой,
от павшей
   до полу
     косы
порывами ветра сырого
задышит апрельская синь.
От этой беды
    тонколицей,
где
 жизни глухая игра,
дождям и громам перелиться
через горизонтовый край.
И вскинет
   от слова простого,
примявшего вкось ковыли,
курьерская ночь до Ростова
колесами звезд шевелить.
Ничем –
   ни стихом,
     ни рассказом,
ни самой судьбой ветровой –
не будешь так скомкан
      и разом
распластан вровень с травой.
Тебе бы – не повесть,
      а поезд,
тебе б – не рассказ
     а раскат,
чтоб мчать
   навивая на пояс
и стран
  и событий каскад.
Вот так
  на крутом виадуке,
завидевши дальний дымок,
бровей загудевшие дуги
понять
  и запомнить я б смог.
Без горечи, зависти, злобы
следил бы
   издалека,
как в черную ночь унесло бы
порывы паровика.
А что мне вокзальный порядок,
на миг
  вас сковавший со мной
припадками всех лихорадок,
когда я
  и сам
   как чумной?!

Скажешь:
   вона, заныл опять!
Ты глумишься,
    а мне не совестно.
Можно с каждой женщиной спать,
не для каждой – встаешь в бессоннице.
Хочешь,
  вновь я тебе расскажу
по порядку,
   как это водится?
Ведь каким я теперь брожу,
и тебе как-нибудь забродится.
Все вокруг
   зацветет, грустя,
словно в дальние страны едучи;
станет явен
   всякий пустяк
каждой поры в лице и клеточки.
Руку тронешь –
     она одна
отзовется
   за всех и каждого,
выжмет с самого сердца дна
дрожь удара
    самого важного.
Станешь таять,
    как снег в воде, –
не качай головой, пожалуйста,
даже если б ты был злодей,
все равно – затрясет от жалости.
Тьма ресниц и предгрозье губ,
запылавших цветами в Фаусте…
Дальше –
   даже и я не смогу
разобраться в летящем хаосе;
низко-низко к земле присев,
видишь, – вновь завываю кликушей;
я б с размера не сбился при всех,
да язык
  досиня прикушен!

За эту вот
   площадь жилую,
за этот унылый уют
и мучат тебя, и целуют,
и шагу ступить не дают?!
Проклятая тихая клетка
с пейзажем,
   примерзшим к окну,
где полною грудью
     так редко,
так медленно
    можно вздохнуть.
Проклятая черная яма
и двор с пожелтевшей стеной!
Ответь же, как другу, мне
       прямо, –
какой тебя взяли ценой?
Молчи!
  Все равно не ответишь,
не сложишь заученных слов,
немало
  за это на свете
потеряно буйных голов.
Молчи!
  Ты не сломишь обычай,
пока не сойдешься с одним –
не ляжешь покорной добычей
хрустеть,
   выгибаясь под ним!
Да разве тебе растолкуешь,
что это –
   в стотысячный раз
придумали муку такую,
чтоб цвел полосатый матрас;
чтоб ныло усталое тело,
распластанное поперек;
чтоб тусклая маска хрипела
того,
  кто тебя изберет!
И некого тут виноватить:
как горы,
   встают этажи,
как громы,
   пружины кроватей,
и –
 надобно ж как-нибудь жить!
Так, значит –
    вся молодость басней
была,
  и помочь не придут,
и день революции сгаснет
в неясном рассветном бреду?
Но кто-нибудь сразу,
      вчистую,
расплатится ж
    блеском ножа
за эту вот
   косу густую,
за губ остывающий жар?!

От двенадцати до часу
мне всю жизнь к тебе стучаться!
Не по жиле телефона,
не по кодексу закона,
не по силе,
   не по праву
сквозь железную оправу.
Даль весенняя сквозная!..
Я тебя другою знаю,
я тебя видал такою,
что не двинуться рукою.
В солнце, в праздник,
      в ветер, в будень
всюду влажный синий студень.
От двенадцати до часу
мне сквозь мир к тебе стучаться!
Обо все себя ломая, с
квозь кронштейны,
     сквозь трамваи,
сквозь насмешливые лица,
сквозь свистки и рысь милиций,
сквозь забытые авансы,
сквозь лохмотья хитрованцев,
сквозь дома
    и сквозь фиалки
на трясучем катафалке.
От двенадцати до часу
навкось мир начнет качаться!
Мир суровый, мир лиловый,
страшный, мертвый мир былого,
мир, где от белья и мяса
тучи тушами дымятся,
где стреляют, режут, рубят,
где губами
   жгут и губят
теми ж,
  ими же болтая
об эпитетах в «Полтаве».
Я доволен буду малым,
если грохнет он обвалом,
я и то почту за счастье,
если брызнет он на части,
если, мне сломавши шею,
станет чуть он хорошее…
Это все должно начаться
от двенадцати до часу!