Николай Асеев - Избранное

Кто из нас, предчувствием старший,
поглядит, занемевши, вниз?
Нам навстречу – ударов марши!
Нам навстречу – слепленье линз!

Мы говорим с рядами рифм,
стоящих за станками,
и нам ответом – радуг взрыв
шлифует звездный камень.

  «Зачем, кому носить?!
Каким таить хоромам?»

  «Рычаг. В небес массив
на грудь ветрам и громам!
Затем, что радость есть рукам
метаться в деле вихрем,
и эту радость по строкам
своим ты тоньше выгрань,
и эту радость по сердцам
продень и дай им рдеться,
не замирать, не созерцать,
трудеть – игрою детства».

Еще, еще грома, и лязг,
и цвет светимых музык.
Но разве выдержал бы глаз
такую уйму груза?

Бровь рассекши о земную сферу,
воротимся к РСФСРу.
Здравствуй, временем плывущая страна,
будущему бросившая огненный канат!

Бабахнет весенняя пушка с улиц,
завертится солнечное ядро,
и таешь весенней синей сосулей
от лирики, плечи вогнавшей в дрожь!

Белые бивни
 бьют
 в ют.
В шумную пену
 бушприт
 врыт.
Вы говорите:
 шторм –
 вздор?
Некогда длить
 спор!

Видите, в пальцы нам
 врос
 трос,
так что и этот
 вопрос
 прост:
мало ли видел
 матрос
 гроз, –
не покидал
 пост.

Даже и в самый
 глухой
 час
ветер бы вынес
 слугой
 нас,
выгнувши парус
 в тугой
 пляс,
если б – не тот
 раз.

Слишком угрюмо
 выл
 вал…
Бурный у трюма
 был
 бал…
Море на клочья
 рвал
 шквал…
Как удержать
 фал?

Но не от ветра
 скрипел
 брус, –
глупый заладил
 припев
 трус:
«Слишком тяжелый
 у нас
 груз.
Слышите стен
 хруст?»

Шкипер рванул его:
 «Брысь
 вниз.
Будешь морочить нас
 правь
 вплавь.
Слишком башку твою
 весь
 рейс
клонит золота
 вес».

Этот в ответ:
 «Груз –
 сух,
море – стекло,
 и циклон –
 глух,
если ты в траверс
 чужих
 бухт
станешь, как добрый
 друг.

Если ж пушечный
 рвет
 рот
теплых и ласковых
 вод
 ход,–
даже речной
 уведет
 брод
в черный
 водоворот.

Пороха с нами
 сто
 тонн.
В золоте нашем
 злой
 звон.
Тот, кто дрожа
 сторожит
 бастион,–
тот же моряк
 он.

В тыл ему станет
 наш
 десант.
Тени бредут
 редут
 спасать…
Нет, если есть
 еще
 небеса,
наши слетят
 паруса».

Взрыв рук
 простерт
 за борт.
Темен
 восток
 и жесток.
Бурей рангоут
 всклокочен
 в стог…
А человек –
 листок.

Скалы видали
 в пяти
 шагах,
как человечья
 тоска
 нага,
как человечья
 душа
 строга
даже
 и у врага.

Белые бивни
 бьют
 в ют.
В шумную пену
 бушприт
 врыт.
Кто говорит:
 шторм –
 вздор,
если утес –
 в упор?!

Старая Англия,
 встань, грозна,
В Черное море
 пошли грома.
Станут русские
 тверже знать
мощь твоих
 плавучих громад.

Грянь канонадой
 в далекий порт,
круглые ядра
 на берег ринь.
Семь вымпелов,
 наклоните борт.
Стань в полукружье их,
 «Черный принц».

Золотом красным
 наполнен трюм
Взвесил слитки
 лорд-казначей.
Много матросских
 суровых дум
сдавит оно
 в черноте ночей.

«Черный принц»
 покидает рейд.
Лорд-казначей
 отошел ко сну.
Сон его пучит
 клокастый бред:
руки со дна
 берут казну.

Страшно в трюме
 горит заря.
Ветер, что ли,
 трубит в жерло:
«Дна не найдут
 твои якоря,
канет в бездну
 тяжелый лот».

Хриплый голос
 гремит сквозь сон:
«Лорд-казначей,
 скажи жене, –
скрыли под грузом
 мое лицо
восемьдесят
 саженей.

Лорд-казначей,
 я – не трус.
Помни, помни,
 что я сказал, –
сильные руки
 подымут груз,
бросят в лицо
 твоим внукам залп.

Лорд-казначей,
 не спи, не спи.
Крепче в руке
 сжимай ключи.
Будет Вестминстер
 в пыль разбит
золотом, вставшим
 со дна пучин.