Семён Кирсанов - Искания

Люди там
    живут как люди
с доброй детскостью детей,
горя горького
       не зная
в мире сетчатых сетей.

Под сияющим сияньем –
домовитые
     дома,
где сплетают кружевницы
кружевные
    кружева.

Это – именно вот это!
И со дна
    морского дна
эхолот приносит эхо:
глубока ли
     глубина?

И желает вниз вонзиться
острие
  на остроге,
и кричат по-птичьи птицы:
– Далеко ли
      вдалеке?

О, отдаляться
       в отдаленье,
где эхо внемлет эху,
о, удивляться
     удивленью,
о, улыбаться смеху!

Весь день по Крыму валит пар
от Херсонеса
       до Тамани.
Закрыт забралом полушар –
обсерватория в тумане.
Как грустно!
      Телескоп ослеп,
на куполе капе́ль сырая;
он погружен в туман, как склеп
невольниц,
     звезд Бахчисарая.

В коронографе,
      на холме,
еще вчера я видел солнце,
жар хромосферы,
       в бахроме,
в живых и ярких заусенцах.
Сегодня все задул туман,
и вспоминаю прошлый день я
как странный зрительный обман,
мираж в пустыне сновиденья.

Туман,
    а за туманом ночь,
где звезды
     страшно одиноки.
Ничем не может им помочь
их собеседник одноокий.
Темно.
     Не в силах он открыть
свой глаз шестнадцатидюймовый.
Созвездьям некому открыть
весть о судьбе звезды сверхновой.

Луну я видел
     с той горы
в колодце
    чистого стекольца:
лежали как в конце игры
по ней разбросанные кольца.
Исчезли горы и луна,
как фильм на гаснущем экране,
и мутно высится
       одна
обсерватория в тумане.

Я к башням подходил не раз,
к их кругосветным поворотам.
Теперь –
    молекулярный газ,
смесь кислорода с водородом,
во все проник,
      везде завяз,
живого места не осталось.
Туман вскарабкался на нас,
как Крабовидная туманность.

Вчера,
    когда закат погас,
я с поднадзорным мирозданьем
беседу вел
     с глазу на глаз,
сферическим укрытый зданьем.
Я чувствовал объем планет,
и в Мегамир сквозь светофильтры
мы двигались,
      как следопыты.
И вдруг – меня на свете нет…

Я только пар,
     только туман,
плывущий вдаль,
      валящий валом,
вползающий в ночной лиман,
торчащий в зубьях перевалов,
опалесцентное пятно
вне фокуса,
     на заднем плане…
И исчезаю – заодно
с обсерваторией,
        в тумане…

Беспокойное было Солнце,
     неспокойное.
Беспокойным таким не помнится
     испокон веков.

Вылетали частицы гелия,
     ядра стронция…
И чего оно не наделало,
     это Солнце!

Прерывалось и глохло радио,
     и бессовестно
врали компасы,
        лихорадила
     нас бессонница.

Гибли яблони, падал скот
     от бескормицы.
Беспокойное
      в этот год
     было Солнце.

Вихри огненно-белых масс
     на безвинную Землю гневались.
Загоралась от них и в нас
     ненависть.

Мы вставали не с той ноги,
     полушалые…
Грипп валил
     одно за другим
     полушарие.

Соляными столбами Библии
     взрывы высились.
Убивали Лумумбу,
        гибли
     в петлях виселиц.

Ползать начали допотопно
     бронеящеры.
Государства менялись нотами
     угрожающими.

Все пятнистей вставало Солнце,
     тыча вспышками,
окружаясь
     кольцами
        ко́нцен−
     трическими.

Рванью пятен изборожденное
     безжалостно –
в телескопах изображение
     приближалось к нам.

Плыл над пропастью Шар Земной
     в невесомости…
И казалось:
     всему виной
     в небе Солнце.

Но однажды погожим днем
     было выяснено,
что исчезло одно пятно
     ненавистное.

Солнце грело косым лучом
     тихо, просто,
отболевшее, как лицо
     после оспы…